— Если повезёт, мож и придётся. Хотя скорее девочкам придётся. Рядом с парнями единороги нервничают, — ответил Хагрид.

Он махнул рукой в сторону меня и Гестии Кэрроу.

— Посмо’рим, примут они вас или нет, — сказал он. — Если да, поможете мне с жеребением. Я всю их жизнь с ними работал, а они всё равно иногда лучше к девочкам относятся.

Повернувшись к парням, он сказал:

— Я бы на вашем месте к табуну не подходил. Стойте здесь, коли увидите что опасное — кричите. Если они решат, что вы кобылице навредить хотите, может статься нехорошо.

— Так что, нам просто стоять здесь? — спросил Драко.

— Лучше так, чем посреди табуна оказаться, — пробормотал Теренс. — Они нас в подушечки для булавок превратят.

Мне в самом деле дадут потрогать одного из них? Единороги казались слишком совершенными, чтобы к ним можно было прикоснуться, неземными, ослепительными даже. Это было как во сне, и в тот момент, когда я протяну руку, всё закончится.

Меня вдруг пронзил мгновенный укол ужаса. Что если они действительно могут прочесть содержащееся в душе человека? В прошлом я творила ужасные вещи, с того времени когда мне исполнилось пятнадцать. Я убила множество людей. Я убила ребёнка. Я крала у людей их свободу воли, и при этом даже не колебалась.

Конечно, я делала это, чтобы спасти человечество, но такого рода вещи, как правило, пятнали душу. Была ли я всё ещё хорошим человеком, была ли я им вообще хоть когда-то? Большую часть времени я игнорировала подобные вопросы; убегала от боли, сосредотачиваясь на том, что находилось передо мной. Но здесь? Сейчас?

Я ощутила руку Хагрида на своём плече.

— Я с тобой буду, — сказал он. — Если опасность какая будет — прячься за меня. Я защищу тебя.

Но меня волновала не физическая опасность. Оказаться отвергнутой ими, высшим воплощением моей детской мечты … не уверена, что смогу перенести уничтожающее разочарование.

— Она боится, что слишком злая, — со знанием дела проговорил Теренс Хиггс.

Я моргнула и оглянулась посмотреть на него. Он подмигнул, но было что-то в выражении его лица, что беспокоило меня, своего рода симпатия, которую я вообще не ожидала когда-либо увидеть на лице слизеринца.

Он и сам чувствовал то же; это был единственный способ, которым он мог понять, что у меня на душе. Означало ли это, что он и правда считал себя злодеем, или это означало, что не думал, потому что беспокоился об том?

— Чепуха, — сказал Хаград.

И подтолкнул меня вперёд.

Табун остановился, и они обернулись, чтобы пристально посмотреть на нас. Я видела море рогов, устремлённых в моём направлении, и принудила себя стоять свободно. Животные могут ощущать страх, и пусть я не боялась их самих, я опасалась их суждения.

Когда я медленно вышла вперед, неподвижный воздух был словно налит свинцом. Мой желудок завязывался в узел. Насколько я знала, единороги были лишь глупыми животными. Значило ли это что-то на самом деле, если они отвергнут меня, и мне придется остаться с парнями?

Каким-то образом значило. Ощущалось всё так, словно меня судила вселенная, которую не заботило всё хорошее, что я совершила, только плохое.

Я медленно пошла вперед, и ощутила позади себя Гестию Кэрроу. Она положила руку мне на плечо и сжала её ободряюще. Я видела зрением насекомых, что на её плечо положил руку Хагрид.

Странная вещь, но ни на одном из единорогов не было ни единого насекомого. Ни клеща, ни блохи, ни мухи. Словно они были настолько чисты, что даже насекомые знали, что единороги неприкосновенны.

Я, вероятно, могла принудительно направить насекомое на одного из них, но обнаружила, что не хочу. Это казалось святотатством каким-то.

Вместо этого я продолжила идти вперёд. Единороги пристально смотрели на меня, и на мгновение мне показалось, что они собираются броситься вперёд, атаковать меня как монстра, которым я себя иногда ощущала.

Один из единорогов был крупнее остальных; вероятно, он был главным жеребцом табуна. Он вышел вперёд, и на мгновение мне показалось, что он собирается попробовать проткнуть меня.

Вместо этого он склонил голову, и я протянула руку и коснулась его морды. В глазах я ощущала странную сырость; не знаю, что это было, но решила проигнорировать. Я могла бы стоять так вечно, но услышала слова Хагрида:

— Мы нужны кобылице, девочка.

Я обошла жеребца и увидела, что табун расступился перед нами, оставив место, чтобы можно было между ними пройти. Проходя мимо единорогов, я поднимала руку и касалась их боков. Они были мягче, чем всё, что я трогала в своей жизни.

На середине прогалины лежала кобылица. Она лежала на боку, и бока её тяжело вздымались. Она была самой прекрасной из всех единорогов, и я, упав на колени рядом с ней, ощутила, как трясутся руки. Задняя часть её туловища была в пятнах серебристой, светящейся крови, что, вероятно, было плохим знаком.

Я бережно протянула руку и положила на её бок. Она была тёплой, и, коснувшись её, я ощутила, как что-то проходит сквозь меня.

Её бок двигался конвульсивно. Выглядело так, словно у нее проблемы с дыханием.

Я сказала осторожно:

— Мне кажется, у неё схватки.

— У неё были проблемы во время прошлого жеребения, вот почему мы приглядывали за ней, — сказал Хагрид.

С подобным мне сталкиваться не приходилось. Когда я была Стражем в Чикаго, мне никогда не случалось помогать при рождении ребенка, хотя были Стражи, которым пришлось. Как бы то ни было, всегда был кто-то на другом конце коммуникатора, кто мог помочь и провести тебя через процесс.

Конечно, у меня были базовые инструкции, что делать; это была часть наших тренировок как героев. Хотя и касались тренировки рождения человеческого ребёнка. Я не имела ни малейшего представления, что делать при лошадиных родах, и уж тем более при родах магического существа.

— Она нач’нает его выталкивать, — сказал Хагрид Гестии. — Но не получается. Первыми выходят копыта, но если они носками вниз — это жеребёнок идёт задом наперёд или вверх ногами, и нам нужно будет повернуть её.

— Что делать мне? — спросила я.

Он залез в карман и вытащил что-то, похожее на ягоды.

Хагрид протянул их мне.

— Хочу, шоб ты попробовала скормить их ей и успокоить её. Следи за рогом; ей будет больно, она может разозлиться.

— Что это? — спросила я.

— Ягоды, вымоченные в успокаивающем зелье, — сказал Хагрид. — Это не повредит жеребенку, и кобылице поможет не бояться. Что-то, наверное, впитается тебе сквозь кожу, но тебе тож не повредит.

Мог бы и сказать об этом до того, как положил ягоды в мою голую руку. Я поморщилась, но не стала жаловаться. Слишком много всего сейчас происходило.

Он махнул рукой Гестии:

— Теперь тебе придётся запачкать руки. Помни то, что я сказал об их мытье.

Девочка скривилась, но послушно опустилась на колени позади единорога.

— Следи за копытами, — сказал Хагрид. — Она может лягнуть.

Я обнаружила, что сижу перед единорогом, глядя в её глаза. Я осторожно протянула ей руку с ягодами. Я держала её полностью открытой, чтобы она смогла слизнуть ягоды с руки.

Следующие тридцать минут я просто смотрела ей в глаза и нежно поглаживала рукой шею. Хагрид отрывисто командовал Гестии, что делать; и в голосе его слышалось беспокойство.

Наконец Хагрид сказал:

— Теперь держи её; придётся попотеть.

Я кивнула и крепче сжала голову единорога. Она немного напряглась, но мгновением позже я увидела, как что-то движется с той стороны, где Хагрид.

Он не был чисто белым, как другие единороги, или даже серебряным, как некоторые другие жеребята. Он был из чистейшего золота, и глаза его казались огромными, как сама вселенная. Я была первой, кого он увидел, когда выглянул из-за бока своей матери, и он уставился на меня так, словно любил, так, словно я была самым прекрасным, что он когда-либо видел.

Конечно, я была единственным, что он вообще когда-либо видел, но прямо сейчас мне не хватало сил быть циничной. Всё что я могла, так это таращиться на него в течение следующих нескольких минут.