Кстати, в колхозе я впервые попробовал, вернее, пил водку. А раньше думал, что никогда ее пить не буду, только красное. Как-то дома, при гостях, папа дал попробовать – не понравилась эта белая отрава. А в колхозе было дело! И, в самом деле, кой для кого, видать, отрава: некоторых стошнило. Смех один!
А вчера все было в норме. Да и водки не было: как всегда, только вино. Конечно, плохо, что ребята это делали тайком. Как бы еще по-мальчишески. По инерции. Но что теперь-то стесняться?! Не школьники! Я и не стал себя перебарывать.
Ха! Перебарывать – словно, не от слова «бороться», а от слова «бараться». Это слово я впервые услышал в институте. Это значит… как написать… это когда юноша и девушка спят вместе. Ну, как взрослые. Конечно, я могу это назвать, вернее, написать, как следует, русский язык богат. Но и так все понятно. Хотя, признаться, как это «спать», то есть «бараться», я еще не знаю. Наверно, смешно звучит, но, честное слово, ничего не могу понять. Вернее, головой-то понимаю. Ребята в институте о разном рассказывают. Может, врут? Вряд ли. Иногда мне кажется, что все ребята (и девчонки тоже!) только одно и делают: ищут друг друга, чтоб познакомиться, подружиться и так далее. И я, видимо, такой же. Но вот как отличить простых, хороших девчонок от «барух»?
Это слово я тоже впервые услышал в институте. Нет! Это, конечно, не буквосочетание «п», «р»… ну, проститутки (которые за деньги!) и, извиняюсь, не «б», «л» и так далее (Ха! Зашифровался!), которые, как я понимаю, со всеми задарма. Нет! Это тоже простые, обыкновенные девчонки, но которые «кое-что» или даже «многое» некоторым ребятам иногда все же разрешают. Но разрешают только по любви или могут просто так? Видно, есть и такие, и другие.
А если по «любви», но не «иногда»? Но она же еще не жена. И «некоторые» ребята – это красивые парни? Но, признаться, у нас не все мальчики такие уж красивые. Даже есть не очень симпатичные. Значит, «некоторые» ребята – это не только те, которых полюбили, а которым… ну, повезло. Или просто напористые? Смелые? Наглые?
А я какой? То, что не наглый, это точно. И, наверное, не смелый и не напористый. Это хорошо или плохо? Да и симпатичный ли? Смогу ли нравиться девочкам, как «некоторые»? А вдруг я невезучий? И что тогда делать?.. И еще, по-моему, тысяча вопросов вертится в моей голове, которые я как бы предчувствую, но не могу сейчас ясно сформулировать… Словом, что-то я стал во многом путаться и даже нервничать. А в школе все было спокойно.
Вчера вечер прошел, в общем-то, хорошо: мы пели, танцевали. Ребята повзрослели, девочки тоже.
О, девочки!.. Конечно, в школе мне нравились некоторые девчонки, но ни с кем я не дружил. Вернее, дружил, как обычно: они писали мне (как и другим ребятам) записочки, когда играли на праздничных вечерах в почту, и я тоже поздравлял их или как-то шутил. Но однажды, где-то в старших классах, написал нешуточное стихотворение о страстных и безумных поцелуях. Ха! Ни разу не целовавшись! Даже кому-то его показывал, кто-то (ну, из девчонок) его переписывал. Хорошо хоть со сцены не пытался прочесть. Видать, постеснялся «подпольной» темы. Но все же мечтал и о девочках, и о поцелуях. Конечно, мечтал. Как и сейчас.
Да, сейчас что-то произошло со мной. Как на свободу вырвался! Почти сразу, в колхозе, проявил себя. Я помню о тебе… Писать или не писать? Сейчас я могу выдать очень сильную тайну… Ну и что?! Я же для себя пишу, для своей души. Конечно, душа все-все помнит, до самой капельки. И в ней тепло… и почему-то неуютно, словно я предаю… вернее, уже предал: мы расстались и, видимо, расстались навсегда. Вот и хочется не просто помнить, но и понять.
Мотя… Матильда, как сразу стали звать тебя наши ребята. И я так же звал. Ну, конечно, какая ты «Мотя»? Ты совершенно не «Дунька деревенская», наоборот, красивая, умная. Я иногда смотрю на наши колхозные фотографии, их немного и есть только одна, где ты стоишь, и я рядом: колю дрова (мы с ребятами иногда помогали вам по хозяйству). И, признаюсь, я очень старался. Как хорошо, что ребята тебя сфотографировали. Взял бы я с собой свою «Смену», то сделал бы много фотографий. Хотя ты могла бы не позволить. Или я бы постеснялся… побоялся. Да что за ерунда! Других-то дел не стеснялся и не боялся! Очень жалею, что нет хорошей фотографии: твоих карих глаз – спокойных, внимательных или задумчивых, грустных; нежных ямочек на щеках, когда ты улыбалась (к сожалению, редко). Но есть твоя небольшая открытка и в душе моей твои прощальные слова…
Я помню их, помню… «Ты хороший…»
Нет, нет, я не могу все написать. Эти слова не просто необычные, они необыкновенные. В них что-то очень хорошее, доброе, нежное. Они только для души. Я даже боюсь их увидеть на бумаге.
И я очень храню твою открыточку и наизусть помню ее. И часто вспоминаю. Спасибо тебе.
«Прощай, Миша. Желаю тебе надолго, на всю жизнь сохранить лучшие надежды и порывы юности. Останься навсегда таким же искренним, отзывчивым и простым. Верю: из тебя получится хороший человек. Ты умеешь работать. Ты способный, но не гонись за легким успехом. То, что легко досталось, потерять еще легче».
Я почему-то с невероятным трудом писал сейчас эти слова, хотя часто повторяю их про себя. Я обводил почти каждое слово, словно кто-то клещами вытягивал их из меня – то ли я чего-то стеснялся, то ли смущался, то ли боялся. Было такое тревожное ощущение, что ты, Мотя, в чем-то ошиблась: это не обо мне. Я в чем-то обманул… вернее, в чем-то обманываю тебя… или хочу обмануть.
Я не ожидал от тебя таких слов. И дело даже не в том, что ты так хорошо говоришь обо мне. Дело не в этом, дело не во мне. Хотя, конечно, спасибо за добрые слова. Но в твоей открытке, в твоих словах есть что-то очень важное, весомое, касающееся не только меня. Если бы я дал прочитать ее нашим ребятам, никто не поверил бы, что это ты сама все придумала. А я уверен! Но если не сама, а переписала с какой-нибудь другой открытки или книжки, то все равно это ТВОИ слова – твоей души, твоего сердца, твоего разума. Я уверен, что никто бы из моих ребят не смог бы так сказать о другом человеке и вообще о жизни – ни своими словами, ни чужими. И я бы, по-моему, не смог. Да, да, не смог бы.
И еще. Ты сказала… прошептала… «Ты хороший…»
Нет, я напишу. Я напишу о своей главной тайне. Я ведь никому ее не выдаю, я напишу твои слова только для себя. Что написано пером, не вырубишь топором! Но неужели из души можно что-то «вырубить»? Неужели я не уверен, что навсегда сохраню в душе твои слова? Нет! Нет! Я просто хочу прокричать… сказать… прошептать твои слова на весь мир. Да, да! На весь МОЙ мир. Я не хочу ничего скрывать от самого себя! Я не хочу умалчиванием обманывать самого себя!
Да, я напишу… «Я хо́чу тебя…» Да, да, ты протянула мне открытку, и я услышал тихое, нежное:
– Ты хороший… Я хо́чу тебя… Хо́чу…
«Хо́чу…» Смешное ударение – на первый слог – и странное слово. Необычное. Но для меня такое нежное, такое волнующее.
И все же почему «хо́чу»? Признаться, даже не верится, что это сказала ты. Ты, Мотя-отличница. Может, я не хотел написать это слово, так как стеснялся увидеть его таким… ну, неправильным?
Дурак! Нет! Нет! И нет! Для меня это слово самое правильное, самое важное и дорогое. И самое тайное. Да, да, Мотя-Матильда. Я часто думаю о нем: что ты хотела сказать? Даже если бы сказала это слово правильно. Хотела, чтоб я сильно, по-настоящему, по-взрослому обнял, поцеловал тебя? Но как я мог это сделать?! Мы уезжали! Меня ждали ребята в кузове машины.
Или ты хотела чего-то еще? Ну… Нет! Нет! Ты так вела себя… Да и я… Разве бы я решился? Вряд ли. Нет, без «вряд ли»! Здесь что-то не то.
Вот и с ударением… Может, ты просто ошиблась, перепутала. Волновалась, засмущалась…
А может, так говорила твоя мама. Или даже бабушка. Прапра… прабабушка. И передавали друг другу это волшебное слово. Да, да! Волшебное! Я не знаю, как это объяснить, но я это чувствую. В нем не только какая-то тайна, в нем магнит. Душевный магнит. И я помню его именно таким, как ты произнесла. У тебя немного дрогнул голос… И я хочу слышать его именно таким – добрым, ласковым, зовущим. Но как услышать? Могу только увидеть… как услышать:
