Казик заявился в кабинет с видом человека, которого хозяин считает самым дорогим гостем.

— Может, мы поговорим наедине? — предложил он, покосившись на прошмыгнувшего следом и мгновенно занявшего свое традиционное место в углу Ряшенцева.

Вообще-то Лагутин полагал, что посетитель начнет с извинений за вчерашнее, но тот начал с помощника, явно не собираясь каяться.

— Я сам решаю, кому оставаться, а кому нет! В нашем деле у меня нет секретов от Антона Федоровича, — осадил Лагутин и добавил едко: — Если у вас, конечно, появилось хоть что-то реальное по делу.

— О! У меня много что появилось, — начисто проигнорировал начальственный тон Казик. — Вчера поздно вечером служба безопасности Грибанова вернула домой Карину. Девочка в полном порядке, а похитители остались без копейки денег. Так что вы можете не беспокоиться за сохранность государственных средств. Господин Грибанов всё решил наилучшим образом. И в первую очередь благодаря вам.

— Мне?! — поразился Лагутин.

— Ну, конечно! — восторженно подтвердил Казик. — Из-за этого сообщения по телевидению похитители разнервничались, принялись названивать Александру Дмитриевичу, и служба безопасности их засекла. Представляете, как всё оказалось кстати?

— А при чем здесь я? — Виктор Эдуардович грозно прищурил один глаз, потом другой — получилось впечатляюще.

Казик с интересом проследил за движением начальственных очей и вдруг подмигнул.

— Потому что это вы, Виктор Эдуардович, организовали звонок на телевидение. Разве нет?

— Нет! — отрезал Лагутин.

— Да! — прямо-таки расплылся в улыбке Казик. — Именно вы, а кто же еще? Сотрудники салона никогда бы не рискнули. Грибанов со своими людьми вне подозрений. Я тоже чист, как слеза младенца. Остаетесь вы и Антон Федорович.

— Я? — пискнул из своего угла Ряшенцев. — Я — никогда!

— Думаю, что вы действительно "никогда", — поспешил успокоить помощника Аркадий Михайлович. — Вы бы без указаний Виктора Эдуардовича не посмели. А вот Виктору Эдуардовичу никакие указания не нужны. Он их себе сам отдает. По крайней мере, на вверенной ему территории.

— Послушайте, Казик… — Лагутин почти грудью лёг на стол, уперся в столешницу руками и стал походить на льва, изготовившегося к прыжку.

— Нет-нет, это вы меня послушайте! — перебил Казик всё с той же улыбкой, но теперь напоминающей змеиную. — Я не знаю, кто вам порекомендовал меня в столь деликатном деле, но подозреваю, что, коли вы не стали называть мне имя того человека, это кто-то из полиции. Этот человек отнюдь не из тех, с кем я хорошо знаком, мои знакомые меня бы предупредили, да и уровень их, прямо скажем, не ваш. Они для вас персоны незначительные. Значит, это кто-то из полицейского начальства про меня прослышавший. А коли так, то вам не составило труда узнать, что сотрудник пресс-службы УВД, грузин Габидзе, в отпуске, причем в столь дальнем, что до него трудно дозвониться. Этот сотрудник регулярно выступает по телевидению, а вы всё-таки телевизор смотрите. И вы очень правильно сообразили, что, если слегка изменить голос, изобразить какие-нибудь помехи связи и при этом заговорить с похожим на грузинский акцентом, то журналист во всё поверит и всю информацию проглотит. Он и поверил, и проглотил, и обо всём растрезвонил.

— Да как вы смеете! — выскочил из своего угла и даже руками замахал, словно отбиваясь от нечистой силы, верный помощник Ряшенцев.

— Остыньте! — Казик тоже изобразил руками опахало. — Вы наверняка ничего точно не знали, Антон Федорович, но вы наверняка обо всём стали догадываться. Вы слишком хорошо изучили своего начальника.

Ряшенцев задергал щеками, принялся гневно таращить глаза, и даже кулаки сжал. Но получилось не грозно, а комично. Лагутин от этого зрелища даже поморщился.

— Сядь на место, — приказал он. После чего вальяжно откинулся на спинку кресла и спросил с эдакой снисходительной усмешкой: — Ну и для чего мне, серьезному человеку, понадобился весь этот цирк со звонками и чужими голосами?

— Готов поделиться своими соображениями, — охотно заверил Казик. На Ряшенцева, который в своем углу напоминал злобного щенка, посаженного на короткую цепь, он даже не взглянул. — Я могу предположить две причины. Первая — вы стали сильно сомневаться в моих способностях добиться чего-то вразумительного и решили элементарно попортить кровь Грибанову. Он боится огласки? Так пусть её получит. Вторая причина — вы решили таким образом проинформировать своё московское начальство. По телевизору сообщили — вы передали "наверх". Ну, вероятно, ещё и с некоторыми комментариями. И пусть начальство оценит вашу бдительность и крепко подумает, стоит ли давать деньги человеку, который влип в столь неприятную историю и который может потратить государственные деньги на личные цели. Разве мои соображения лишены логики?

Лагутин встал, сделал шаг по направлению к Аркадию Михайловичу, потом отступил назад и снова сел в кресло.

— Вот что теперь я вам скажу, Казик. Вы никчемный человек да к тому же фантазер и наглец. И если бы я вас по-прежнему воспринимал всерьез, то… Скажите спасибо, что вы для меня абсолютный ноль.

— Спасибо, — ухмыльнулся Аркадий Михайлович, поднялся со своего места и уже у самого порога добавил: — Только я ноль с палочкой. Даже несколько нолей с палочкой.

…Виктор Эдуардович буквально выгнал из своего кабинета помощника, потом без всякого повода устроил нагоняй секретарше, а затем ещё нескольким сотрудникам, и занимался разносами до самого вечера, пока вдруг не выдохся и не почувствовал, что вокруг образовалась совершеннейшая пустота, а внутри него — почти полный вакуум.

Ну вот, он сделал почти всё, что мог. Но, наверное, отнюдь не всё следовало делать. Он зря затеял эту игру с телевидением, хотя игра-то получилась красивая — по крайней мере, поначалу. На самых законных основаниях доложил в Москву, своему товарищу Мишанину, первому заместителю руководителя Федерального инвестиционного агентства. Так сказать, послал ещё один, предельно тревожный сигнал по поводу Грибанова, исходя из публичной информации, — строго по делу, ничего личного.

А оно вон как вышло. Теперь Саша Грибанов должен ему, Лагутину, сказать спасибо, но не скажет, потому что кто же благодарит за кучу дерьма, которую намеренно оставили у твоего порога, даже если в это дерьмо случайно вляпался твой враг.

Ну да, затеялся он с телевидением потому, что сильно засомневался в Казике. Вообще-то он в нём с самого начала сомневался: скользкий тип — как масленок, на вилку не подцепишь. Но ведь Плахов порекомендовал… не кто-то с улицы. А оно опять же вон как вышло…

Кстати, откуда Казик разнюхал про возвращение дочки Грибанова? Впрочем, понятно, откуда. От Борисевича, которого в одну компанию с ним свела эта дурёха из модного салона.

Плохо. Очень плохо… Дал волю эмоциям, вытурил толстяка взашей, а ведь ничего толком не выяснил. И как теперь выяснять — теперь уже не по делу, а исключительно из соображений личных?

Опытный чиновник, мастер аппаратных игр, знаток властных перипетий, Виктор Эдуардович Лагутин был крайне недоволен всем на свете и собой в том числе.

Надо ехать домой, решил он. Дома хорошо, спокойно и там есть Валюша, которая накормит, обогреет, обласкает. С чем Виктору Эдуардовичу абсолютно повезло в жизни, так это с женой. Её он любил почти так же, как власть.

Он уже собрался покинуть кабинет, но тут раздался телефонный звонок.

— Привет, Виктор! — услышал Лагутин голос Мишанина и мгновенно насторожился.

Ну да, конечно, следовало бы самому связаться с Николаем Фомичом, сообщить про Грибанова, и он даже несколько раз, в коротких перерывах между разборками с сотрудниками, намеревался это сделать, но всё откладывал, всё медлил, потому что ещё не решил, как лучше преподнести информацию и на кого сослаться в качестве источника этой информации. И вот теперь Мишанин объявился сам.

Обычный деловой звонок или уже прознал? А если прознал, то от кого? Не от Грибанова же? Нет, такого Виктор Эдуардович себе представить никак не мог.