Она в очередной раз попробовала пошевелить кистями рук и в очередной раз почувствовала, как скотч впивается в кожу.

Она в очередной раз попыталась выгнуть шею и в очередной раз поняла, что даже краем глаза не сможет увидеть циферблат.

Она в очередной раз попыталась издать хотя бы слабый звук и в очередной раз осознала, насколько слабы ее губы в противостоянии с плотной, липкой лентой.

Рита Еланцева сидела на полу туалетной кабинки с залепленным ртом и замотанными за спиной руками, которые, в свою очередь, были почти впритык примотаны скотчем к батарее.

Она не могла не то, что встать, но даже приподняться: все тело тут же, казалось, начинало разламываться.

Она не могла не то, что закричать, но даже раздвинуть губы — вся кожа на лице тут же, казалось, начинала лопаться.

Рита могла лишь тихо стонать, но этот стон в дальней кабинке туалета, отделенного от коридора умывальной комнатой, никто не в состоянии был услышать.

Она тоже сначала ничего не услышала — наверное, из-за сильной струи воды, которая лилась из крана. И не увидела — вероятно, потому, что большое зеркало висело над умывальником сбоку от двери. Она стояла рядом с Кариной, которая по-простецки, ладошкой, замывала апельсиновое пятно на кофточке. Рита пыталась помочь, но девочка отмахивалась — похоже, эта ситуация ее забавляла.

Эти двое появились так неожиданно, словно материализовались из воздуха, пропитанного ароматом хвойного леса: по указанию Риты в туалетной комнате всегда поддерживали этот аромат. Дверь даже слегка не скрипнула: по указанию Риты ее петли содержали в идеальном порядке.

На их лицах были надеты маски. Не те, что показывают по телевизору на лицах бандитов или спецназовцев, а самые что ни на есть карнавальные — кота и мышонка. Тома и Джерри.

— Ни звука! — прошипел "кот", в мгновение сцапав Карину и приставив к ее горлу нож.

— Только пикни! Девчонку прирежем и тебя тоже! — предупредил "мышонок", скрутив Рите за спиной руки и зажав на всякий случай ладонью рот.

От ладони пахло резиной, перед самыми глазами Рита увидела край обычной хозяйственной перчатки, из которой торчали рыжеватые волосы. А потом она увидела моток скотча и почувствовала, как он затягивается на ее руках. А затем что-то липкое и плотное впилось в ее щеки и губы. И прежде чем мерзкий "грызун" поволок ее в туалетную кабинку, швырнул на пол лицом к унитазу и примотал к батарее, она успела, кажется на всю жизнь, запомнить застывшее лицо Карины, ее часто-часто хлопающие ресницы и нож, упирающийся острым концом в тоненькую шею.

— Рита!

— Карина!

— Вы здесь?!

Голоса, поначалу едва слышимые, становились все громче и громче… Дверь распахнулась…

— Рита! — испуганно вскрикнул Веня.

— Где Карина?! — ошалело закричала Лидия Сергеевна.

— Подождите! — отчаянно крикнула Света и с силой сдернула с Ритиного лица ленту.

Рите показалось, что с нее содрали кожу.

— На нас напали! — Она буквально взвыла от боли и ужаса. — Я не знаю, что с девочкой!

— Боже! — выдохнул Веня и привалился спиной к косяку двери.

— Доченька! — прошептала Лидия Сергеевна и опустилась прямо на пол.

— На помощь! — завопила Света, вцепившись двумя руками в Феклистова и Грибанову.

ГЛАВА 7

К концу совещания все изорались в дым — причем в самом буквальном смысле слова. Последствие никотиновой зависимости густым туманом нависло над столом, заставленном пепельницами, и даже, кажется, клубилось от шума, крика и матерных слов.

Нормальное совещание — активное, продуктивное и вполне дружественное. А как иначе?

Грибанов долго и тщательно подбирал себе команду и теперь был доволен каждым. В данный момент за столом сидели только пятеро — первый заместитель, заместитель по производству, заместитель по экономике и финансам, главный архитектор и руководитель юридической службы. Именно с ними необходимо было обсудить начало работы над проектом под названием "Конгресс-холл".

И обсуждение шло именно так, как и следовало на начальном этапе, — очень похоже на скандал в цыганском таборе. Хотя, может, в таборе всё совсем не так — по этой части Грибанов себя специалистом не считал. А вот по части строительного бизнеса — да, очень даже считал. И был твердо уверен: приступая к новому и крупному проекту, очень полезно устроить "мозговой штурм" с теми, у кого хорошие мозги, — пусть даже этот штурм превратится в настоящую бойню. Потом, когда закончатся оры и споры и в "сухом остатке" возникнет окончательное решение (его, Грибанова, решение), всё будет четко, выдержано, организовано, без пререканий, суеты, отступлений от намеченного плана — почти занудно. Он привык работать именно так, и его это устраивало.

Дверь распахнулась, и в кабинет с подносом в руках вошла Наталья Николаевна. На подносе стояли фарфоровые чашки — три с чаем и две с кофе. Секретарю не требовалось спрашивать, кто что изволит пить, — она и так знала. Кофейные чашки были именно кофейными, то есть маленькими. За иные Грибанов ее распилил бы на части. Зато первый заместитель Алексей Семенов зацеловал, если бы она перепутала их с чашками для бульона.

— Пожалуйста, чистые пепельницы, — просеменила на высоченных каблуках Ксения. И зависла над столом таким образом, чтобы именно Грибанову продемонстрировать изгиб тонкой талии, дугу округлой попки и стройность длинных ножек.

Александр Дмитриевич отвел глаза. Но не во избежание искушения, а для подавления желания сказать какую-нибудь гадость.

Он обожал Наталью, с которой учился еще в институте, и терпеть не мог Ксению, которую Наталья привела полгода назад. Первую, давно немолодую и отнюдь не красавицу, он почтительно именовал секретарем. Вторую, весьма молодую и привлекательную, презрительно называл секретуткой.

— Мы здесь еще с часок поругаемся, Наталья Николаевна, так что постарайтесь пока ни с кем не соединять, — любезно предупредил Грибанов секретаря. — А вы слишком медленно убираете пепельницы, — не преминул он высказать претензию секретутке.

После совещания Грибанов прошёл в кабинет к Алексею Семенову. Собственный кабинет следовало привести в нормальное состояние — чтобы всё вновь лежало на своих местах, чтобы стулья ровно стояли вокруг стола, чтобы карандаши и ручки аккуратно торчали из нефритового стакана, чтобы бумаги были разложены по папкам, чтобы…

— Какая же ты все-таки зануда! — периодически сетовала Наталья. — Причем зануда с извращениями — не в целом, а в каких-то отдельных мелочах.

— Я не зануда, — отнюдь не обижался начальник. — Просто у меня свой порядок, и я его придерживаюсь.

Грибанову было совершенно все равно, писать ли дорогим "Паркером" или ручкой за пятьдесят рублей. Но ручка обязательно должна была быть капиллярной, а стержень темно-синим.

Ему было безразлично, насколько тщательно вытирают пыль на шкафах в его кабинете. Но на письменном столе не должно было быть ни единой соринки.

Его нисколько не волновало, из какого материала сделана его мебель. Но рабочее кресло должно было быть непременно с высокой спинкой и только чёрным.

Что там приписывают знаменитому Генри Форду? "Мои автомобили могут быть любого цвета, но только чёрными".

Да, у Александра Дмитриевича Грибанова был свой порядок. В конце концов, он имел на это право. Почти как Генри Форд.

В кабинете Алексея Семенова всё было иначе. Груды всякой всячины — наваленной, раскиданной, приткнутой в самых разных местах, — создавали ощущение, будто первый зам постоянно находится в стадии переезда. Таков был порядок Семенова, и Грибанов не возражал. В конце концов, Семенов тоже имел на это право.

— Твой заклятый друг Лагутин на тебя ещё не выходил? — спросил Алексей.

— И не выйдет. По крайней мере, в ближайшее время. Он свои амбиции прибережет до поры, когда первые деньги поступят. Вот тогда наверняка попытается напакостить. Но как-нибудь справимся. — Грибанов поозирал-ся, выискивая хоть один свободный стул, не нашёл, сгреб с первого попавшегося рулон бумаги, скинул его прямо на пол и уселся. — Есть ещё несколько деталей, которые хочу обсудить только с тобой…