До окончания слушаний на стол ему легло шесть врачебных заключений. Четыре свидетельствовали об опасных заболеваниях, которыми страдали обе стороны и их жены. Остальные объявляли о скором появлении новых членов в каждом семействе. Какая бы сторона ни преуспела, двум спальням и кладовой придется вместить по меньшей мере вдвое больше людей против того количества, для которого они предназначались. Проигравшим придется предположительно разбить палатки на Дидбери-Даунс. Таковы были – на заметку будущим историкам социума – жилищные условия Маркшира в год 1952-й от Рождества Христова.

Он вынес решение – в чью пользу, ему не хотелось даже думать. Знал только, что не показал себя с лучшей стороны и не вершил справедливости просто потому, что в тех обстоятельствах справедливость была невозможна – разве справедливо наказывать безвинных людей за то, что живут в то время и там, где для них нет жилья? Потом он пошел на ленч, виновато размышляя о собственном уютном домике с гардеробной и запасной спальней для случайных гостей.

«Тодман против Пинк» возглавило список дел на вторую половину заседания. Тодмана представлял красномордый, чья фамилия неожиданно оказалась Лавли[6]. Пинк явилась лично. Только когда ответчица вышла вперед, Петтигрю, поглощенный перспективой еще одного дела лишений, сообразил, что это, наверное, та самая добрая, достойная и полезная особа, про которую говорила леди Ферлонг. Он поглядел на нее с интересом и с удивлением заметил, что это сравнительно молодая женщина примерно лет сорока. Помня о прилагательных леди Ферлонг, он ожидал увидеть вдову под шестьдесят, хотя затруднился бы сказать, почему качества, названные леди Ферлонг, обязательно должны принадлежать человеку такого возраста. Ее нельзя было назвать красивой или хорошенькой, а платье, на неопытный взгляд Петтигрю, ничем не отличалось от одежды обычной работящей деревенской женщины. Но что-то в ее внешности привлекало внимание. Поискав определение, Петтигрю поймал себя на мысли, что самое уместное тут слово – «достоинство». Как раз достоинство, порожденное не самоуверенностью или самомнением – в тот момент миссис Пинк выглядела весьма нервно и непритязательно, – а непоколебимой честностью и цельностью натуры. «Добрая, достойная и надежная, – подумал он. – Все это про нее, но самое главное в ней – доброта».

Пришло время слушать мистера Лавли. Он был совершенно уверен в победе и, казалось, имел на то веские причины. Его клиент, мистер Джессе Тодман, которого Петтигрю уже знал в лицо как владельца единственного гаража и заправочной станции в Тисбери, желал вернуть себе свой коттедж для дочери и зятя, недавно поженившихся и с дитем на подходе, но живущих в убожестве – в комнате над гаражом мистера Тодмана.

– Сомневаюсь, что ваша честь столкнется в моем деле с большими трудностями, – произнес мистер Лавли. – Миссис Пинк – вдова, насколько я знаю, не имеет иждивенцев, живет одна и занимает коттедж из четырех комнат. Она без особых затруднений может подыскать себе жилье, отвечающее ее скромным нуждам. С другой стороны, перед нами молодая семья, мечтающая обзавестись собственным домашним очагом и живущая в условиях, которые, уверен, ваша честь сочтет весьма нежелательными для того, чтобы растить детей. Мой клиент сочувствует миссис Пинк, но…

Сев на свидетельское место, мистер Тодман весьма успешно скрыл свое сочувствие к жилице, которое так великодушно приписал ему мистер Лавли. Это был невысокий жилистый человечек с ярко-желтыми волосами и внимательными зелеными глазами. Да, коттедж принадлежит ему, унаследован от отца почти сразу после того, как миссис Пинк вселилась. За мизерные деньги, добавил он по собственному почину, да и те все ушли на оплату ремонта, который заставил его произвести санитарный инспектор. С тех самых пор он просит ее съехать. Теперь муж его дочери вернулся из армии, а в его доме нет для всех места. На том, как ясно свидетельствовало выражение его лица, и делу конец.

– Какие-то вопросы к мистеру Тодману?

– Нет, благодарю, сэр, – ответила миссис Пинк.

Для полноты картины мистер Лавли вызвал миссис Тодман, высокую вялую блондинку. Она не могла вынести, чтобы в их доме жила семья замужней дочери, а что до младенца… Ведь просто повернуться будет негде, когда повсюду развешаны пеленки!

Поскольку от миссис Пинк вопросов опять не последовало, на месте свидетеля вслед за блондинкой тут же возникла ее дочь. Названная по современной маркширской моде, Марлен Дейрдре Бэнкс была уж чересчур очевидно в положении. Глядя на нее, Петтигрю мог только надеяться, что в случае необходимости выяснится, что судебный пристав, человек весьма компетентный и явно бывший полицейский, в дополнение к прочим своим навыкам прослушал также курс родовспоможения. Но она пережила свое краткое появление в роли свидетельницы без катастрофы и произвела на Петтигрю сравнительно пристойное впечатление парой ярких карих глаз и копной пышных темных волос.

Заявление Марлен завершило выступление от имени истца. Петтигрю повернулся к миссис Пинк:

– Теперь мне хотелось бы услышать, что скажете вы, миссис Пинк.

Он слишком хорошо знал, что́ она скажет, и сердце у него стучало, когда он смотрел на это безмятежное, бесстрастное лицо. Есть ли ей куда податься? Вероятно, некуда. Сегодня всем некуда податься. Но чем это поможет ей против беременности Марлен и явной невозможности растить ребенка в каморке над отцовским гаражом? Дело уже практически решено, вопрос заключается лишь в том, сколько времени ей дать, чтобы «подыскать иной вариант». Какое чудесное расплывчатое выражение! О том, как он посмеет взглянуть после этого в лицо леди Ферлонг, не хотелось даже думать.

– Очень жаль, что от меня всем столько проблем, – произнесла миссис Пинк, – но факт в том, что мне некуда поехать. В Тисбери трудно найти жилье, – добавила она.

– Именно, – поощрил ее Петтигрю, однако продолжения от миссис Пинк не последовало. Она уже изложила все доводы в свою защиту.

На том дело «Тодман против Пинк» завершилось бы, если бы мистер Лавли, озабоченный оправданием гонорара, не вдохновился на перекрестный допрос.

– Вы живете в коттедже совершенно одна, верно? – обвиняюще произнес он. – В четырех комнатах! – Его тон придал спорному коттеджу размах Бленгеймского дворца. – Вам же не нужно столько места.

– Нет, нужно… Правда, нужно.

– Почему вы не можете снять где-нибудь комнату?

– Это совершенно невозможно. Мне о стольком нужно заботиться.

– О стольком? Полагаю, свою мебель вы могли бы сдать на хранение.

– Это не только мебель, – мягко объяснила миссис Пинк. – Еще все мои бумаги… Я так много работы выполняю. В меблированной комнате ничего не получится. Это было бы неуместно.

Перед Петтигрю вдруг предстало виде́ние: деревенская домохозяйка просматривает конфиденциальную корреспонденцию Ассоциации нравственного благополучия. Да, это было бы весьма неуместно. Что ж, леди Ферлонг придется подыскать другого секретаря, вот и все. Жаль, но…

Мистер Лавли все еще развивал свою тему:

– Вдова без обременения… Вы ведь вдова, миссис Пинк? – Не получив ответа, он продолжил: – С вами в этом четырехкомнатном доме никто не живет?

– Нет. То есть… Сейчас никто. – Последние слова были произнесены чуть ли не шепотом.

– Прекрасно. Итак, мадам, вы задумывались всерьез о том, чтобы подыскать другое жилье? Справлялись о возможности приобрести резиденцию?

«В судах графства, – подумал Петтигрю, – мы всегда приобретаем резиденции. Покупать дома мы предоставляем низшим расам, не имеющим законов».

– Я не могу себе это позволить.

– Вы уверены, мадам? В наши дни строительные общества предлагают весьма привлекательные условия. У вас нет сбережений?

– Незначительные.

– Сколько именно у вас денег? Каков ваш доход?

По лицу миссис Пинк скользнула тревога.

«Это нечестно, – подумал Петтигрю. – Она, наверное, чувствует себя так, словно ее раздевают на людях».