У вас пропуск есть? Вижу, вижу есть. Езжайте! и бросилась открывать ворота.

Э... а... это пропуск, попытался всучить бумажку тетке из окна Ионычев, но та только рукой махнула. Так слона отсюда можно вывезти! пробурчал следак. В самом деле, сюрреализм присутствовал; недобрые предчувствия оставались. Все молчали. Город проплывал как в кино, признать его реальность было нельзя, и казалось, что он торопится уйти в сумерки. На Садовом кольце машина заползла через подворотню в колодезный двор, и меня завели в подъезд с вывеской "Генпрокуратура". Двор, вывеска, подъезд, лестница все было обшарпанное, затрапезное и мусорское, как и кабинет, куда завели через коридор, охраняемый на лестнице ментом с автоматом. В кабинете меня ждала Ирина Николаевна. Пришел генерал, хмурый, как все:

Что вы его так рано притащили! У вас задание на целый день, могли бы и вечером забрать пусть бы посидел еще. Идите сюда, Павлов! Распишитесь. Это подписка о невыезде. Ваши перемещения допустимы только в пределах Москвы. Пятиминутное опоздание на допрос будет расценено как уклонение. Обо всех своих перемещениях будете сообщать в Генпрокуратуру по телефону.

Разумеется, подписку о невыезде я дал, хотя с залогом она несовместима.

"Зачем?" спросил я потом у Ирины Николаевны.

А затем, чтобы потом документы по залогу уничтожить, а оставить только по подписке.

Но у меня в справке из тюрьмы написано: залог.

А они скажут: ошибка.

Но до того ли было мне тогда. Ионычев напомнил, что я обещал начать давать показания, если выйду на свободу, на что хватило духу ответить, что я еще не на свободе. Несколько простых вопросов было задано, я ответил, и, наконец, прозвучало желанное "допрос окончен".

Приходите завтра в девять. И будете приходить каждый рабочий день. А сегодня мы даем Вам возможность отдохнуть.

По-прежнему не веря, но надеясь, я пошел. "Вас на улице ждут, сказала Ирина Николаевна. Я поеду без Вас. Встретимся завтра". И я пошел по коридору, держа в руке свой кусок тюрьмы. Мусор с автоматом потребовал справку об освобождении и паспорт.

Паспорта нет.

Тогда стоять здесь! мусор нажал кнопку. "Вот и кончилась моя свобода, подумал я, с неприязнью ощутив возвращение страха. Но пришел Ионычев и разрешил идти без паспорта:

У Вас ведь его точно нет?

Точно.

А может, где-нибудь есть?

Не знаю. У меня нет. Три золотых правила арестанта, да и вообще любого попавшего в жернова правосудия, что в большом, что в малом, заключаются в принципе не знаю, не видел, не помню. Если, конечно, нет никакой возможности молчать вообще.

Хорошо, идите.

Шаги по лестнице вниз, дверь подъезда, взялся за ручку, открыл сам открыл и в глаза ударил свет солнца и свободы! Как будто вдруг просыпался золотой дождь, и оркестр Поля Мориа заиграл "Шербурские зонтики". Прямо во дворе около машины стоял улыбаясь телохранитель Володя. Что-то я говорил, кажется, большей частью, матом. Что-то говорил он, типа того, что теперь все будет хорошо, и можно ли посмотреть немедленно мою тюремную тетрадь. Открыв ее, еще не сев в машину, Володя погрузился в созерцание нарисованных схем с цифрами.

Да это ерунда, это геометрические задачи, не имеющие решения.

Это о многом говорит, возразил Володя.

Наверно, встретить человека, когда он выходит из тюрьмы, это тоже особенное впечатление. Ну, и закурили.

Куда едем, Алексей Николаевич?

В машине говорить можно?

Сейчас нет, отъедем отсюда тогда да.

Свободным временем располагаешь?

Без перерывов и ограничений.

Домой. Потом в баню.

Человеку дано описать события. Описать переживания нельзя. О них можно только догадываться. Скажем так: это была свобода, и уйти в бега я был намерен в этот же день.

Солнце спряталось в мутном московском небе, явившись лишь на несколько минут, перед глазами поплыло Садовое кольцо. Оказалось, что окружающий мир очень большой, и в нем удивительно много предметов, к которым теперь следовало привыкать; начинать жизнь и познавать мир надо было заново. А главное, надо было уходить. Навсегда.

Два месяца, дипломатично начал Володя, за нами будут следить так, что не уйти. Через два месяца можно.

Какие два месяца! Сегодня. Максимум завтра.

Путь надо готовить.

А если будет поздно.

Если будет опасно да, уйдем досрочно. Пока нет. Я отвечаю. Между прочим, Вы зря мне не поверили год назад. Ничего могло не случиться. К тому же здоровье надо поправить куда Вас такого? Сейчас лучше всего лечь в больницу. Могу устроить.

Не надо. Больница есть. Завтра поедем кости вправлять, через лихорадочное стремление уйти в бега стала проклевываться справедливость сказанного. К тому же в удивительном и непостижимом российском обществе встречается такое феноменальное явление, когда человек, не занимающий никаких видных постов, неизвестный и непримечательный, обладает фантастическими связями и имеет большие возможности, которыми почему-то не может воспользоваться для себя. А для других может. Володя был именно такой феноменальной фигурой.

Алексей Николаевич, я ничего не буду спрашивать. Мне важно одно дело касается семьи?

Какой семьи? не понял я.

Президентской.

А мне почем знать.

Нет, я не о том. Вы лично.

Я лично не имею никакого отношения.

Очень хорошо. Тогда пробьемся. Остальное не важно.

Мы поехали по Москве.

У подъезда дома стояла неприметная шестерка с мордатым водителем.

Вот видите, это оперативник.

Вижу.

Так будет два месяца. Днем и ночью. Денег на технические средства для слежки за нами никто жалеть не будет. Понимаете, что это значит? денег истратят столько, сколько захотят, хоть миллион, хоть сто миллионов. Поэтому лучшее, что можно сейчас придумать это лечиться. Вы на себя в зеркало в полный рост глядели?

Ладно. Я на полчаса.

Дома кто-то ждал, кто-то нет. Племянник еще в тюрьму передал просьбу, чтобы я отписал ему квартиру: зачем она мне, все равно я уже не выйду, а квартира может пропасть. Но я вышел. Побывать дома обязательно. Нужно попрощаться со всем и со всеми. Не торопясь и навсегда. Сейчас или через два месяца не важно; главное, что все встречи теперь будут на другом краю земли или в другой жизни; только душа будет время от времени наведываться в этот уголок. Как много было нам дано, но выбор, сделанный давно, готовит неизбежный путь, назад уже не повернуть, звенит серебряная нить, и ничего не изменить.