Когда с завтраком и инструкциями было покончено, все разбрелись по станции. Рабочие одевались и потихоньку выходили наружу. Я вернулся в свою комнату. Начинался обычный утренний ритуал. Нужно было нацепить на себя массу одежды. Тёплые носки, свитер с воротником до подбородка, маску, чтобы лицо не замерзало на ветру, защитные очки, шапку… Всё больше и больше всего. В последнее время мне казалось, что количество одежды постоянно увеличивается, хотя, очевидно, это было не так. Зато работы действительно становилось больше. И судя по тому, что сказал Катан, это был далеко не предел… Я сделал глубокий вдох, отгоняя мрачные мысли. Мы со всем справимся.
Нацепив куртку, я сунул в карман планшет с зажатым листом бумаги и карандашом. В коридоре обул увесистые меховые сапоги и вышел наружу. Яркий солнечный свет без всякого намёка на тепло ударил в глаза. В остальном, как обычно, сначала ничего не поменялось. Но первый вдох холодного даже сквозь маску воздуха напомнил, где я нахожусь. Хотя одежда надёжно защищала, у меня было ощущение, что атмосфера Антарты обрушивается на меня и сдавливает.
Небольшая равнина передо мной заканчивалась чёрно-белыми скалами под ясным небом. Станция располагалась в маленькой лощине между горами. Повсюду, куда ни брось взгляд, лежал снег. Кроме наших построек и скал, ничего здесь больше не было. Снег сверкал под солнцем, придавая картине какой-то волшебный и праздничный вид. Погода поддерживала бодрый настрой. Можно было приниматься за работу.
Первым делом я зашёл в приёмник – небольшой дощатый ангар, к которому с разных сторон тянулись трубы. Внутри ряд окон под потолком немного освещал помещение, но огромный резервуар, занимавший бо́льшую часть места, терялся в сумраке. Я включил свет, не добавивший живописности картине. Здесь не было и намёка на красоту, царившую снаружи. Вдоль серых стен теснились чёрные бочки. С одной стороны от меня они были открыты, с другой – закупорены и готовы к отправке. Грязный и немного ржавый бак приёмника производил на меня угнетающее впечатление. Я даже не знаю почему. Всегда казалось, что внутри всех этих индустриальных резервуаров окажется что-то мерзкое. Но именно туда мне и нужно было заглядывать каждое утро и вечер. Это была самая лёгкая, но самая отвратительная часть моей работы. Я поднялся по прислонённой к баку лестнице. С потолка на него глядели тёмные и пустые отверстия труб, не украшающие интерьер. Я набрал воздуха в грудь и посмотрел вниз. Стены резервуара покрывал осадок, а на дне оказалось немного топлива. Бак был почти пуст, как и полагалось по утрам. Ничего особенного внутри не обнаружилось. Кроме навязчивых картин, как я сам попадаю на дно, а сверху на меня напором бьёт нефть из труб. Руки соскальзывают по маслянистой жидкости, пока я пытаюсь выбраться.
Я спустился, чтобы выбросить это наваждение, и вышел из приёмника. Следующей целью было машинное отделение – ещё одна бревенчатая постройка, уступавшая размерами жилому корпусу и приёмнику. Из неё тоже прорастали трубы. Снег похрустывал под ногами и слепил глаза. В машинном же стояла абсолютная темнота. Здесь даже окон не было. Я щёлкнул переключатель у двери, и в тусклом свете лампочки передо мной проявились несколько огромных механизмов. Они занимали большую часть комнаты и всё пространство от пола до потолка. Восемь насосных двигателей.
Я подошёл к ближайшему и несколько раз опустил и поднял большой рубильник сбоку. На каждое нажатие монструозный механизм отвечал неприятным громким гулом, пока двигатель наконец не запустился. Насос завибрировал и начал фыркать, постепенно разгоняясь. В зале появился лёгкий запах бензина. Было что-то парадоксальное в том, что мы использовали топливо, чтобы добыть больше топлива. Сейчас эта мысль казалась мне жутковатой. Я почти машинально дёргал рычаги на других установках, пока они все не запустились. Нараставший гул был гимном для начала очередного рабочего дня.
Каждый раз мне казалось, что насос не заведётся и доставит лишних хлопот. Параллельно я размышлял над словами Катана. Экспедиции отправятся искать новые месторождения. Последний раз разведку проводили больше четырёх лет назад. Какие шансы на успех были у нас сейчас? Встряхнув головой, я дёрнул ручку последнего насоса, включив его. Разгоняющаяся установка испаряла мои мысли. Словно это она включала меня. Деятельный и равнодушный шум двигателей настраивал меня работу.
Я вышел из здания и зашагал вдоль одной из труб. Все они были пронумерованы и тянулись на десятки метров. На последнем отрезке каждая труба шла параллельно с другой, ведущей к приёмнику. Прямо сейчас бак уже медленно заполнялся топливом, но Шиму просил повысить коэффициенты. Я остановился возле одной пары труб – там, где они обе уходили под землю. На них были установлены вентили, регулирующие подачу и приём, со счётчиками давления. Я вытащил планшет и переписал показания, на которых остановились стрелки. Плотная ткань перчаток не давала ровно держать карандаш, поэтому на бумаге оставались огромные кривые каракули. Сделав записи, я взялся за рычаг вентиля и с трудом прокрутил его на четверть оборота. Где-то в машинном отделении один из насосов начал работать быстрее. Нам всем скоро придётся. Быстрее и дольше. Сколько людей потребуется для экспедиций? Сорок шесть человек оказалось достаточно для обычной работы станции. Но Катан сказал, что мы переходим на круглосуточную добычу. Нам придётся работать в новом режиме с меньшим количеством людей? Больше вариантов не было. Насколько это растянется? Ощутив что-то тягучее в груди, я посмотрел на машинное отделение. Нужно учиться у двигателей. Они ни на что не жалуются и ни о чём не жалеют. В любом случае, ужесточение условий работы будет недолгим. Нужно только дождаться, когда разведчики найдут новые месторождения. Я подкрутил вентиль приёма и, расправив плечи, бодро зашагал к следующей паре труб.
Мимо прошёл рабочий, махнул мне рукой и поздоровался. Из-за маски и очков невозможно было разобрать, кто это, но по голосу я узнал Га́лаша. Это был парень двадцати пяти лет, успевший попасть в Антарту до того как завёл семью. Он не уехал, когда произошёл кризис. Как и многие, Галаш посчитал, что неплохая зарплата и личная свобода стоят дороже, чем возвращение домой.
В его голосе читалась доброжелательность, которую мне пришлось зарабатывать ежедневным трудом. Здесь происхождение человека ни на кого не производило впечатления. Скорее наоборот: чем голубее была твоя кровь, тем с большим пренебрежением к тебе относились. Так что с момента прибытия мне пришлось много раз доказывать, что я могу работать не хуже других. И только когда рабочие поняли это, из их речи пропали все эти мелкие уколы в мой адрес. Но вот на «Январе», где люди не видели меня в деле, рабочие считали, что я ещё один «вшивый аристократишка». Впрочем, даже их отношение изменилось, когда они увидели, что я не вернулся домой после смены власти в Антарте, как сделали многие дворяне.
Со всеми установками был порядок, кроме одной. Давление на ней достигло жёлтой зоны, и её не стоило трогать. Дополнительное напряжение могло отключить механизм. Кажется, новая администрация Антарты этого не понимала. Как будто мы через это не проходили. Я вновь ощутил тяжесть в груди и быстро отошёл от вентилей. Нужно работать, нужно не забывать, что мы действительно в кризисе. Это временный провал. Слишком много всего поменялось, и пока Антарта полноценно не встанет на ноги, нам нужно работать и не поддаваться отчаянию.
Мой планшет наполнился цифрами. Я непроизвольно опять взглянул на «жёлтые» трубы, но тут же отвёл глаза. Недалеко от меня располагалась высокая тесная будка, возвышающаяся над лесом труб. Я зашагал к ней, поднялся по наружной лестнице и, открыв дверь, попал в крохотное помещение. Это была единственная на станции постройка с большими окнами. Они плохо удерживали тепло, поэтому будка жарко отапливалась. За столом у окна сидел дежуривший сегодня Ижу. Это был общительный парень двадцати одного года – чуть младше меня, – обожавший быть в центре внимания. Дежурство в башне было бы для него сущим адом, если бы не другая его страсть: Ижу выреза́л игрушку из дерева. Иногда он посматривал на трубы и машинное отделение.
