Каждый раз при виде Фроди Снефрид приходило в голову: ему бы больше подошло прозвище Кит. При высоком росте он был весьма грузен, и его туловище с небольшой продолговатый головой весьма напоминало китовую тушу. Мало какого гостя Снефрид была бы рада видеть меньше. Однако, услышав из женского покоя, что отец ее зовет, она быстро вымыла руки, сняла передник, надела зеленый хангерок поверх старого крашеного платья, когда-то красного, а теперь выцветшего до бледно-розового, в котором занималась домашними делами. Изношенные до дыр боковые вставки у него уже были заменены на новые, из некрашеной шерсти, но хангерок удачно это прикрывал, так что в теплый покой она вышла, одетая как полагается для посторонних, с голубым шелковым чепчиком на голове.
– Привет и здоровья тебе, Снефрид! – заговорил Фроди, увидев ее. – Не надо хмуриться, не надо! Тебе это не к лицу!
Его длинное лицо, которое светлая борода и стоящие торчком над залысым лбом волосы делали еще длиннее, приобретало жалкий вид, когда он хотел казаться приветливым.
– Я вовсе не хмурюсь, – Снефрид продолжала улыбаться, хотя вот сейчас ей захотелось нахмуриться: зачем Фроди выдумывает то, чего нет?
– Но я же вижу, вижу! Ты думаешь, опять приехал этот докучливый… э… а я вынуждена принимать его… э…
При виде Снефрид, и в скромной домашней одежде величавой, как молодая норна, мужчины и покрепче духом, чем увалень Фроди, смущались и принимались блеять. Черты продолговатого, худощавого лица у нее были правильные, но скорее жесткие, чем тонкие, подбородок угловатый; лишь в профиль ее лицо выглядело изящно благодаря тонкому, с легкой горбинкой носу и выразительному высокому лбу. Да и взгляд больших глаз у нее был пристальным, сосредоточенным, как у мужчины. Так смотрят, держа в руках обнаженный клинок, и эти серебристо-серые глаза сами напоминали блестящую сталь. Но никто не считал Снефрид женщиной суровой или недружелюбной. Стоило на ее ярких, довольно пухлых губах появиться улыбке – и все лицо менялось, как по волшебству, черты смягчались, во взгляде появлялась приветливость и сердечное доверие. Говорили, что кровь альвов позволяет ей выглядеть то несгибаемой, как клинок из серебра, то нежной, как цветок шиповника, по своему выбору. Толкуя за пивом, все мужчины сходились, что нет в «сотне» корабельного округа женщины более прелестной. Ульвара называли редким везунчиком, что сумел раздобыть такую жену, и при этом редким болваном, что по полгода пропадает за морями, оставляя ее одну. Вокруг другой молодой женщины в таком положении вились бы сплетни, но Снефрид обладала способностью одним взглядом заморозить недостойные помыслы. Даже в эти последние годы, когда она жила то одна, то у отца, будто вдова, а муж ее пропадал неведомо где, ее окружало такое достоинство, будто она королева, ждущая мужа с победоносной войны.
– Я вовсе так не думаю, Фроди, – сказала она, и сейчас ее серебристый взор выражал мягкую снисходительность. – Мы с отцом всегда тебе рады.
Фроди был слишком незначительным противником, чтобы она извлекла свой «серебряный клинок», но и не настолько приятным человеком, чтобы подносить ему цветок своей улыбки. И Фроди, похоже, чувствовал, что его она просто не удостаивает настоящим вниманием.
– Не подумай, я к вам вовсе не по тому делу! – оживленно продолжал он. – Скажу вам честно, взяли бы тролли это дело, я был бы только рад! Это все Кальв, Кальв это все, клянусь вам! Я бы давно уже на те деньги плюнул и забыл, плюнул и забыл! – Фроди махнул пухлой рукой. – Ну бы их в синюю скалу! Но это все Кальв, он уперся!
– Нет смысла это обсуждать, – попытался остановить его Асбранд. – Конунг же решил: раз уж людей ограбили викинги, никто в этом не виноват…
– Да, конунг прислушался к тебе… я очень рад, очень рад! – поспешил уточнить Фроди. – Я вовсе не стал бы подавать с этим в суд, но Кальв решил это дело за нас двоих! Мол, если Ульвар вез товар, то он и отвечает…
– Хватит об этом, Фроди, – настойчиво посоветовала Снефрид. – Мы же здесь не на тинге, и конунга тут нет. Сейчас я принесу вам пива.
– Спасибо тебе, Снефрид, ты такая хорошая, добрая хозяйка! А я с чем приехал-то, Асбранд, – не давая ей уйти, Фроди повернулся к отцу. – Тоже ради хозяйки. Ради моей бедной Гуннхильд. Я вот надумал: для такой хорошей женщины нужно сделать поминальный камень, нужно сделать! Ты ведь сделаешь его для меня, то есть для нее?
– Нечасто приходится ставить камни по женщине, – Асбранд слегка удивился, – но отчего же нет? Это желание делает тебе честь, Фроди.
– Да что мне, я хочу ей оказать честь, ей! Напиши, мол, так: Фроди поставил камень по Гуннхильд, своей жене, самой лучшей хозяйке на хуторе Синий Лес…
– Ты выбрал место?
– Да, возле хутора, где у нас овечий выпас, перед ельником есть каменистый склон, и там несколько хороших мест – гладкий камень, и мха нет, вот такой! – Фроди раскинул длинные руки. – Можно сделать такого красивого, знаешь, змея, чтобы он вился, змея! Всякий, кто будет ехать по склону, непременно увидит надпись, увидит! Прочтет, если сведущ, и скажет: вот, мол, какая была достойная женщина эта Гуннхильд, достойная, если по ней сделали камень!
– И зме́я! – невольно подхватила Снефрид. – Но это получается, отцу придется ехать к вам на все время работы.
– Надо ехать, да, надо ехать! Но я буду только рад принять у себя Асбранда хоть на месяц, хоть на два! Хоть до самого йоля! – Фроди заморгал своими желтовато-серыми глазами, которые Снефрид про себя называла козьими. – Я бы и тебя пригласил с ним заодно, проведите у меня хоть всю зиму, я будут только рад, только рад!
– Но мы же не можем оставить дом совсем без хозяев… – Снефрид вовсе не тянуло к обществу Фроди.
– Это я понимаю, понимаю! Хорошая хозяйка не может… Я умею ценить хорошую хозяйку, вот, как моя Гуннхильд. Всякий, кто поедет по склону, увидит надпись и скажет: вот, мол, была достойная женщина…
Снефрид улыбнулась еще раз, благодаря за приглашение, и собралась уйти, давая понять, что у нее дела по хозяйству.
– Постой! – задержал ее отец. – Приезжал парень – твоя тетка хочет тебя видеть.
– Хравнхильд? – Снефрид раскрыла глаза, хотя у нее имелась всего одна тетка.
– Да. Парень из Лосиной Горы проезжал мимо и сказал, она просит тебя ее навестить.
– Она захворала?
– Про это он ничего не сказал. Сказал, что ты не пожалеешь, если приедешь, так она просила передать.
– Тогда я, пожалуй, поеду прямо сейчас. Ведь если ты уедешь с Фроди, мне потом не удастся отлучиться из дома.
– Тетку надо навестить, надо! – одобрил Фроди, как будто Снефрид нуждалась в его одобрении. – Когда у людей мало родни, надо особенно ценить ту, что есть, надо ценить!
С облегчением попрощавшись с ним – Фроди был из тех людей, что вроде бы приветливы с вами, но нагоняют досаду и тоску, – Снефрид заглянула в женский покой, чтобы оставить Мьёлль поручения по хозяйству, потом надела зеленый шерстяной чепчик, серый кафтан и на всякий случай накидку из грубой шерсти – мог пойти дождь, – и отправилась седлать лошадь.
Ехать было не очень далеко – два с половиной роздыха. Едва миновал полдень, день прояснялся, и Снефрид надеялась, что обойдется без дождя. Нынешнюю пору года, пусть холодную и дождливую, Снефрид считала самой красивой: весной и летом нет такого разнообразия красок, как сейчас, когда листва, хвоя, мхи на валунах и каменистых склонах пестрят всеми оттенками зеленого, желтого, красного, бурого, сизого, а небо, то голубое, то серое, служит этому отличной подкладкой. От свежего ветра она разрумянилась, ветер вытащил из-под чепчика несколько прядей прямых светлых волос, и если бы незнакомый человек встретил ее на каменистой тропе через ельник, верхом на светло-серой Ласточке, то мог бы подумать, что эта величавая красавица с серебристыми глазами – настоящая дочь конунга Альвхейма.
Тетка Хравнхильд, сестра Виглинд, замужем никогда не была и до сих пор жила на старом отцовском хуторе, под названием Каменистое Озеро. Само озеро лежало от него в полусотне шагов – мелкое, не очень большое, оно было все усыпано торчащими из воды серо-бурыми гладкими камнями. В детстве, пока Виглинд была жива, Снефрид иногда ездила сюда вместе с матерью, и ей казалось, что эти камни – чудовища, которые днем притворяются мертвыми, а ночью начинают шевелиться, могут даже выползать на берег, если заметят поживу… Особенно Ульвар, тогда еще подросток, старался начинить ее голову такими россказнями, уверял даже, будто бывал на Каменистом Озере светлыми летними ночами и сам видел, как чудовища утащили то курицу – только перья остались на берегу, – то лося, что приходил попить воды, – одни рога остались, – то неосторожную девочку («одна косичка осталась», добавляла Снефрид). И что он якобы видел, как Хравнхильд в полночь выходит на берег и творит заклинания, чтобы оживить этих чудовищ. Снефрид надменно отвечала ему, что не верит в эти глупости, но в душе не была так уверена.
