Теперь мы несёмся прочь от Арки и от сирен, только вой её застрял у меня в голове. Лёгкие свистят на каждом вдохе и дышать становится всё больнее.

– Я больше не могу… – стонет Тина. – Не могу… не могу… не могу…

Бросаю на неё быстрый взгляд. Несмотря на скулёж, темпа она не сбавляет и продолжает нестись вперёд. Люди шарахаются от нас в разные стороны, матерясь на чём свет стоит. Я задеваю кого-то плечом, но на извинения нет ни времени, ни сил.

Оказавшись в каком-то проулке, Фолк останавливается, согнувшись пополам, и глотает ртом воздух.

– Куда… – вздох. – …Теперь? – Бубба держится за живот.

– До Норы не дотянем. И долго бегать тоже не сможем… Или сдохнем, или поймают. Надо где-то спрятаться…

Я верчу головой, чтобы понять, где именно мы находимся. Но вокруг только жилища особенных, укрытые за высоченными заборами.

Прохожу чуть вперёд и осматриваюсь. За стеклянной крышей одного из жилищ что-то блестит. Да это же…

– Эй, по-моему, я знаю, где мы и что нам делать!

Хватаю Фолка за локоть и тащу за собой. На удивление, он не сопротивляется и даже ничего не спрашивает. А вот Тина возмущённо шипит где-то сзади, но на неё мне сейчас плевать.

– Если у тебя нет своих идей, заткнись и топай! – рычит Фолк.

Конечно, он не за меня заступился, но я всё равно ему благодарна, потому что эта девица ужасно действует на нервы.

Мы ныряем в очередной проулок, затем сворачиваем на улицу Труда, где в самом конце уже виднеется Храм с золотистой чашей на крыше – символом благополучия и процветания.

Считается, что каждый человек стремится наполнить свою чашу пищей и дарами эйдоса. Жаль, что от припасов ломятся только карманы особенных, а наши остаются пусты.

Все Храмы похожи друг на друга, только в Яме они поменьше и чаши не такие начищенные. Молю эйдоса, чтобы и в остальном всё совпало, иначе ничего не получится.

Узорные парадные двери Храма распахнуты настежь, но людей не видно, ведь утренняя служба уже закончилась, а обеденная ещё не началась, что нам, конечно, только на руку – никто нас не увидит.

Мы огибаем Храм и оказываемся на неприметном внутреннем дворике, где по всему периметру приютились хозяйственные постройки.

– И что дальше? – Фолк озирается по сторонам. – Стоит нам войти в одну из дверей, нас сразу же сцапают.

– Сюда… – зову, подходя к уходящей до самой крыши пожарной лестнице, прикреплённой к стене Храма. – Высоты боишься?

Фолк хмыкает.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь?

– Думаю, да! – я уже карабкаюсь по лестнице. – Не отставайте!

В этот раз мне почти не страшно. Потому что однажды, много лет назад, я уже это проделывала. Долезаю до верха за считанные секунды: всё-таки, когда под пальцами ступеньки, а не балки – всё намного проще.

Стоит оказаться на крыше, как взгляд упирается в чашу. С этой стороны она вся в пятнах, разводах и ржавчине. У нас всегда так – если фасад не выходит на главную улицу – можно не ремонтировать. Дороги тоже по тому же принципу делают. В нашей Яме – ухаб на ухабе, но дорога к Арке – ровный и гладкий асфальт.

– Куда теперь? – Фолк уже здесь.

– Куда, куда? В чашу…

– Ладно, давай подсажу.

Он присаживается на корточки и, крепко схватив меня за щиколотки, поднимает вверх.

– Эй…

– Не ерепенься. Времени нет…

Времени у нас и правда в обрез, так что хватаюсь за край чаши и с помощью Фолка подтягиваюсь вверх.

Внутри она и вовсе вся ржавая и покрыта трещинами – ещё бы, ведь сюда точно никто не заглядывает. Порой я думаю, что наше общество как эта чаша – снаружи всё пристойно и помпезно, а внутри – гниль, только она скрыта за лозунгами, красивыми речами и великими законами.

Перекидываю ноги и съезжаю по шершавому металлу вниз. В центре скопилась многолетняя грязь. И её всё сваливают в уголок, чтоб никто не видел.

– Ну и ну… – рядом вырастает Тина.

– Боишься запачкаться? – не удерживаюсь я от шпильки.

Тина фыркает и оставляет меня без ответа.

– Помёт мне в рот! Вот это да… – Бубба даже присвистнул. – Как ты додумалась до такого укрытия?

– И правда, как? – Фолк отряхивает штаны, оглядываясь.

– Просто я уже так делала… – сообщаю я, а их лица вытягиваются от удивления. – Давно. Нас тогда повели из Питомника на экскурсию в Храм. Не в этот, там, на Бугре. – я машу рукой туда, где по моим представлениям находится мой Питомник. – Так вот, я поспорила, что влезу в чашу. И влезла.

Как у меня тогда тряслись руки, решаю умолчать, чтобы не портить впечатление о самой истории.

– А на что спорили-то?

– На еду, конечно, на что же ещё?

***

Минуты ползут бесконечно долго, складываются в часы, те – в дни, а последние – в годы. Мы торчим в чаше уже несколько часов, дожидаясь, пока стемнеет. Я никогда не отличалась терпением. Пожалуй, если только в работе протирщика. Каждый экспонат, побывавший у меня в руках, будь то запретная вещь или выставочный экземпляр были тщательно протёрты и выставлены по всем правилам.

Но сидеть здесь просто невыносимо. Если бы ещё моих новых знакомых получилось бы вызвать на разговор… Но все мои вопросы остаются без ответа или в лучшем случае никакой информации в себе не несут:

– Придёт время – узнаешь…

– Много будешь знать, быстро подохнешь…

Больше я ни о чём не спрашиваю – всё равно не ответят. Наблюдаю исподлобья за своими спасителями, стараясь догадаться по каким-то деталям, кто они всё-таки такие. Рассматриваю их одежду – такую же серую, как и моя собственная. Да и габариты говорят сами за себя.

Однако это никак не объясняет откуда они взялись и чем занимаются на самом деле. И остаётся главный вопрос – что станет со мной дальше в городе, где все зависят от статуса Внешности и без сканера шагу нельзя ступить?.. Ощущаю себя Гаем из той самой книжки.

Интересно, что с ним всё-таки стало после побега? И что будет со мной?..

Снова поглядываю на эту странную троицу. Они ведут себя совершенно невозмутимо. Фолк сидит, скрестив ноги, и ковыряет перочинным ножиком шершавую поверхность чаши, словно пытаясь её разрушить. Тина уткнулась в колени и ни на кого не смотрит. Все молчат, и только Бублик время от времени сокрушается, что есть нечего.

– Я растущий организм, между прочим… Мне нужна еда, помёт те в рот!

От его причитаний мой собственный желудок сжимается до размеров грецкого ореха. Вот бы накормить его хоть чем-то.

– Бубб, заткнись, а? – просит Фолк. – Мы ведь торчим здесь по твоей милости. Послушал бы меня, уже бы были на месте.

– Но ведь он меня назначил главным. И велел держаться от Бухты подальше.

– Да-да, я помню, – снова раздражается Фолк, ероша свои и без того лохматые волосы.

Я поднимаюсь, подхожу к краю, чтобы вскарабкаться наверх. Хочу посмотреть, что сейчас происходит в городе. Как знать, может там полиции на улицах больше, чем обычных жителей?

– Ты чего удумала, ёпта? – Фолк прячет ножик в карман и тоже поднимается на ноги.

– Хочу проверить, что там и как…

– Давай-ка, лучше я? – он улыбается, но от его улыбки меня передёргивает.

– Ладно…

Дожидаюсь, пока Фолк взберётся наверх, а потом спрашиваю, затаив дыхание, что он видит. Даже задремавшая Тина глядит теперь с интересом.

– Ну… Что там? – теряет терпение и Бубба.

– Арка оцеплена. Куча машин с мигалками… Больше ничего не видно.

– А чего вы ждали? Что нам ковровую дорожку постелют и разойдутся по домам? – кривится Тина. – Хорошо, если вообще выберемся.

– Дождёмся темноты, а там попытаем счастье… – решает Фолк, вклиниваясь между мной и Буббой.

– Лишь бы с голоду не сдохнуть… – ворчит Бубба.

– Вот поймают тебя, посадят в Кульпу, будут кормить по расписанию! – ехидно добавляет Тина, снова утыкаясь носом в колени. – Разбудите меня, как солнце сядет…

Я смотрю на небо, но солнце висит неподвижно – день в самом разгаре… Ждать придётся долго. С завистью смотрю на Тину, которая уже вовсю посапывает. А вот я не засну, даже если выпью тонну снотворного. Мало того, что голод мучает, так ещё и напряжение такое, что того и гляди – током бить начну…