А на «Амурстали» мы задержались надолго. Потому что там помощником директора завода был человек, для которого Комсомольск — и детство, и юность, и вся жизнь, — Иван Павлович Рублев. Он приехал сюда еще мальчишкой, вместе с родителями. Как все его сверстники, бегал на рыбалку и по ягоды, зимой ходил в школу через высоченные сугробы. А после занятий учился обращаться с инструментами: ребят всерьез обучали столярному и слесарному делу. А жили первое время в бараках, за полотняными занавесками, строили вот это самое предприятие «Амурсталь».

Иван Павлович провел нас по огромным корпусам завода, показал один из крупнейших в Советском Союзе стан — «1700», прокатывающий тонкий стальной лист, установку непрерывной разливки стали. Работа установки — поистине грандиозное зрелище. Белый, еще вязкий жгут металла, рассыпая искры, падает в глубину темного зева. Семью этажами ниже мы увидели его уже застывшим в темно-оранжевых ошметках окалины. Газорезка отхватывала от бесконечной пластины желтые языки весом по полторы тонны, и они проваливались куда-то, чтобы через минуту возникнуть на телевизионном экране, установленном возле газорезного аппарата…

Потом мы снова ездили по городу. Я молчал, переполненный впечатлениями, и краем уха ловил разговор моих спутниц о пережитом.

— Помнишь, как мы тут галоши теряли в глине?

— Надо было их проволокой привязывать. У нас все так делали.

— Ты когда замуж вышла?

— Да вскоре по приезде. Разве устоишь, когда вокруг столько замечательных парней. И все ухаживают. Бывало, пойду в бригаду беседу проводить, а ребята смеются: что ты нас агитируешь? Ты пройдись только, дай на тебя поглядеть — и довольно.

— А я поплакала вначале. Ведь девятнадцатилетней приехала. Думала, тут город, а оказалось — его еще строить надо.

— Не одна ты так думала. Помню, как-то поиздержались мы за зиму: гвоздей, и тех не хватало. Ждем первого парохода, как бога. А он вместо гвоздей привез… унитазы, Кто-то, видно, решил: раз город, значит, и сантехника нужна подобающая. И смеялись, и ругались, пока другой пароход не пришел. Ну потом все пригодилось…

Мы сошли на набережной у стеклянного подъезда Дома молодежи. Здесь прекрасное кафе, небольшой и удивительно уютный зал. Один фасад дома выходит к набережной, к камню-обелиску, установленному в честь высадки на этом месте первого «десанта» энтузиастов, другой — на огромную площадь. На ней возвышается памятник комсомольцам-первостроителям, а вокруг у дорожек зеленеет трава и лежат холодные валуны, будто невзначай разбросанные по газону.

Эта площадь казалась мне символом Нижнего Амура, освоенного, заселенного, окультуренного.

Как это продолжается

Теперь часто говорят о Комсомольске как об уже построенном городе. Но он продолжает расти все теми же стремительными темпами. Сооружается новый речной вокзал, спортивный комплекс, Дворец пионеров, Центральная библиотека… И конечно, новые жилые дома — 100 тысяч квадратных метров ежегодно.

Но главное — те города и поселки, которые возникают вокруг города юности, в таежных дебрях, в горных ущельях.

Первенцем Комсомольского индустриального узла стал Амурск — поселок работников лесообрабатывающей промышленности. Первая палатка здесь появилась в 1958 году. А теперь я не мог налюбоваться улицами многоэтажных домов, красиво сбегавшими по склонам холмов. По асфальту шуршали автобусы, мамы катали коляски вдоль зеркальных витрин на Комсомольском проспекте, таком широком, что на нем, казалось, могли приземляться самолеты. Проспект упирался в высокий холм с большой новостройкой наверху.

— Там будет Дворец культуры, — объяснил мне встречный парнишка. — Лестница в сто двадцать ступеней.

Обилие лестниц на амурских улицах никого не тревожит, ибо живет тут в основном молодежь. Средний возраст амурчанина — двадцать два с половиной года. Здесь почти нет стариков, мало и старожилов. Из шести человек, с кем мне пришлось разговориться на улицах, четверо только что приехали сюда работать.

В Амурске мне без конца вспоминалась песня о голубых городах, которые снятся первопроходцам и первостроителям. Досуг свой большинство жителей проводит на Амуре, уплывая на лодках охотиться или рыбачить.

Я видел необозримые «лежбища» лодок под зеленым обрывом, большие склады для хранения моторов, мастерские. Только на одной этой главной стоянке было свыше полутора тысяч лодок.

Над лодочной станцией, над соседним с ней дебаркадером пристани возвышался крутой утес. Я поднялся на него и зажмурился от обилия света. Сияющие дали Амура лежали за бесчисленными низкими островами. Крохотные отсюда лодки, суетливые, как муравьи, сновали по реке, ныряли в протоки.

В эту минуту я понял местную лодочную страсть. Раз увидев речные дали с высоты утеса, уже нельзя не мечтать о них. Даже мне, человеку, которого звала дальняя дорога, вдруг остро захотелось уплыть, затеряться с удочками в тихих лабиринтах этих амурских проток.

Но мой путь лежал в другую сторону, к крутобоким хребтам Мяо-Чана. Там в ущелье с примечательным названием Холдоми, что в переводе с нанайского означает «сумка сокровищ», геологи нашли олово. И встал на крутом Склоне сопки горно-обогатительный комбинат. И поднялись над таежными марями высокие дома другого спутника Комсомольска — поселка Солнечного. У него нет окраин: нехоженая тайга подступает вплотную к асфальту улиц, к школам и магазинам.

Дорога увела дальше через таежные завалы. Через полчаса пути от Солнечного асфальтовый серпантин шоссе нырнул в глубокое ущелье, на дне которого приютился рабочий поселок Горный, похожий на кавказское курортное местечко. В Горном улицы как аллеи, светлые ряды трех-, четырехэтажных домов.

За поселком ступенями сходили к быстрой речке Силинке корпуса горно-обогатительного комбината. За ним хаотическое нагромождение камней, гигантские открытые разрезы, где экскаваторы копали оловянную руду. — А за разрезами непролазная тайга. Дальше нет никаких дорог, только звериные тропы.

Но уже известно, что и там, за Горным, скоро будут шоссейные дороги, и встанут новые рабочие поселки, которым со временем тоже быть городами. Точно как в той песне «Снятся людям иногда голубые города, у которых названия нет…»

Под дождями

Все эти дни над Комсомольском стояла ясная погода. Солнце по-летнему прогревало улицы, и мальчишки барахтались в мелкой воде за песчаными отмелями. Но как-то вечером налетел шторм. Волны бежали из-за дальнего мыса, шумно накатывались на песок пляжа. Амур опустел: лодки и мелкие суда ушли под защиту берегов. Только тяжелые железнодорожные паромы ходили через потемневшую реку, раздвигая пенную канву бурунов. Ночью над притихшим Амуром бушевала гроза, по временам освещая камень-монумент на пустом берегу.

На другой день я уплывал вниз на пассажирском пароходе «Г. Невельской». Моросящий дождь затушевывал дали, брызгал в лицо холодными каплями, не давая разглядеть Комсомольск с реки.

Говорят, уезжать в дождь — счастливая примета. И мне действительно повезло: на этом же судне плыл самый главный на реке человек — начальник Амурского пароходства Евгений Иванович Плаксин. Его рассказы добавили в мои путевые блокноты немало конкретного. Выяснилось, что Амурское пароходство — одно из крупнейших в стране и что оно не только речное, но отчасти и морское. Его водные дороги протянулись от Забайкалья до Японии — на десять с половиной тысяч километров. Свыше шестисот пароходов и теплоходов плавает по этим путям, не считая так называемые нетранспортные суда — путейские теплоходы и катера…

Следующая ночь тоже была сырой и промозглой. Редкие огоньки вздрагивали в темени, словно дрожали от озноба. Было очень жаль, что проходим эти места ночью, да еще в такое ненастье. Ведь где-то здесь за этой темнотой тучи подпирали островерхие гольцы — остатки древних вулканов, змеились протоки, уводящие к близкому озеру Кизи. К тому самому Кизи, по которому на лодке можно быстро добраться до его восточного берега, а там всего через два-три часа пешком выйти к морской бухте Табо.