— Невозможно! — воскликнул несчастный еврей. — Не может быть, чтобы таково было действительное ваше намерение! Милосердный творец

никогда не создаст сердца, способного на такую жестокость.

— Не верь в это, Исаак, — сказал Фрон де Беф, — такое заблуждение —

роковая ошибка. Неужели ты воображаешь, что я, видевший, как целые города предавали разграблению, как тысячи моих собратьев-христиан погиба-ли от меча, огня и потопа, способен отступить от своих намерений из-за криков какого-то еврея?.. Или ты думаешь, что эти черные рабы, у которых нет

ни роду, ни племени, ни совести, ни закона, ничего, кроме желания их владыки, по первому знаку которого они жгут, пускают в ход отраву, кинжал, веревку — что прикажут… Уж не думаешь ли ты, что они способны на жалость?

Но они не поймут даже тех слов, которыми ты взмолился бы о пощаде! Образумься, старик, расстанься с частью своих сокровищ, возврати в руки христиан некоторую долю того, что награбил путем ростовщичества. Если слишком

отощает от этого твой кошелек, ты сумеешь снова его наполнить. Но нет того

лекаря и того целебного снадобья, которое залечило бы твою обгорелую шкуру и мясо после того, как ты полежишь на этой решетке. Соглашайся скорее

на выкуп и радуйся, что так легко вырвался из этой темницы, откуда редко кто

выходит живым. Не стану больше тратить слов с тобою. Выбирай, что тебе дороже: твое золото или твоя плоть и кровь. Как сам решишь, так и будет.

— Так пусть же придут мне на помощь Авраам, Иаков и все отцы нашего

племени, — сказал Исаак. — Не могу я выбирать, и нет у меня возможности

удовлетворить ваши непомерные требования.

— Хватайте его, рабы, — приказал рыцарь, — разденьте донага, и пускай

отцы и пророки его племени помогают ему, как знают!

Невольники, повинуясь скорее движениям и знакам, нежели словам барона, подошли к Исааку, схватили несчастного, подняли с полу и, держа его под

руки, смотрели на хозяина, дожидаясь дальнейших распоряжений. Бедный еврей переводил глаза с лица барона на лица прислужников в надежде заметить

хоть искру жалости, но Фрон де Беф взирал на него с той же холодной и угрю-мой усмешкой, с которой начал свою жестокую расправу, тогда как в свирепых взглядах сарацин, казалось, чувствовалось радостное предвкушение предстоящего зрелища пыток, а не ужас или отвращение к тому, что они будут их

деятельными исполнителями.

В темницу вошел Реджинальд Фрон де Беф в сопровождении

двух сарацинских невольников Буагильбера

224

айвенго

Тогда Исаак взглянул на раскаленный очаг, над которым собирались рас-тянуть его, и, убедившись, что его мучитель неумолим, потерял всю свою

решимость.

— Я заплачу тысячу фунтов серебра, — сказал он упавшим голосом и, несколько помолчав, прибавил: — Заплачу… Разумеется, с помощью моих собратьев, потому что мне придется, как нищему, просить милостыню у дверей нашей

синагоги, чтобы собрать такую неслыханную сумму. Когда и куда ее внести?

— Сюда, — отвечал Фрон де Беф, — вот здесь ты ее и внесешь весом и сче-том, вот на этом самом полу. Неужели ты воображаешь, что я с тобой расстанусь прежде, чем получу выкуп?

— А какое ручательство в том, что я получу свободу, когда выкуп будет

уплачен? — спросил Исаак.

— Довольно с тебя и слова норманнского дворянина, ростовщичья

душа, — отвечал Фрон де Беф. — Честь норманнского дворянина чище всего

золота и серебра, каким владеет твое племя.

— Прошу прощения, благородный рыцарь, — робко сказал Исаак, —

но почему же я должен полагаться на ваше слово, когда вы сами ни чуточки

мне не доверяете?

— А потому, еврей, что тебе ничего другого не остается, — отвечал рыцарь

сурово. — Если бы ты был в эту минуту в своей кладовой, в Йорке, а я пришел бы к тебе просить взаймы твоих шекелей, тогда ты назначил бы мне срок

возврата ссуды и условия обеспечения. Но здесь моя кладовая. Тут ты в моей

власти, и я не стану повторять условия, на которых возвращу тебе свободу.

Исаак испустил горестный вздох.

— Освобождая меня, — сказал он, — даруй свободу и тем, которые были

моими спутниками. Они презирали меня, как еврея, но сжалились над моей

беспомощностью, из-за меня замешкались в пути, а потому и разделили

со мной постигшее меня бедствие; кроме того, они могут взять на себя часть

моего выкупа.

— Если ты разумеешь тех саксонских болванов, то знай, что за них истре-буют иной выкуп, чем за тебя, — возразил Фрон де Беф. — Знай свое дело, а в чужие дела не суйся.

— Стало быть, — сказал Исаак, — ты отпускаешь на свободу только меня

да моего раненого друга?

— Уж не должен ли я, — воскликнул Фрон де Беф, — два раза повторять

сыну Израиля, чтобы он знал свое дело, а в чужие не вмешивался? Твой выбор

сделан, тебе остается лишь уплатить выкуп, да поскорее.

— Послушай, — обратился к нему еврей, — ради того, чтобы добыть этот

самый выкуп, который ты с меня требуешь вопреки своей…

Тут он запнулся, опасаясь раздражить сердитого норманна. Но Фрон

де Беф рассмеялся и сам подсказал ему пропущенное слово:

— Вопреки моей совести, хотел ты сказать, Исаак? Что же ты запнулся?

Я тебе говорил, что я человек рассудительный и легко переношу упреки проиг-

глава xxii

225

равшей стороны, даже если проигравший — еврей. А ты не был так терпелив, Исаак, в ту пору, как подавал жалобу на Жака Фиц-Доттреля за то, что он обозвал

тебя кровопийцей и ростовщиком, когда ты довел его до полного разорения.

— Клянусь талмудом, — вскричал еврей, — ваша милость заблуждается: Фиц-Доттрель замахнулся на меня кинжалом в моей собственной комнате

за то, что я попросил его возвратить занятые у меня деньги. Срок уплаты долга наступил еще на пасху.

— Ну, это мне все равно, — сказал Фрон де Беф, — для меня интереснее

узнать, когда я получу свое серебро. Когда ты мне доставишь шекели, Исаак?

— Пусть дочь моя Ревекка поедет в Йорк, — отвечал Исаак, — под охраной ваших служителей, благородный рыцарь, и так скоро, как только всаднику возможно воротиться оттуда обратно, деньги будут доставлены сюда, и вы сможете взвесить и смерить их вот тут, на полу.

— Твоя дочь? — молвил Фрон де Беф как будто с удивлением. — Клянусь, Исаак, жаль, что я этого не знал. Я думал, что эта чернобровая девушка — твоя

наложница, и, по обычаю древних патриархов, подавших нам такой пример, приставил ее служанкой к сэру Бриану де Буагильберу.

Вопль, вырвавшийся из груди Исаака при этих словах рыцаря, отозвался

во всех углах свода и так изумил обоих сарацин, что они невольно выпустили

из рук несчастного еврея. Он воспользовался этим, бросился на пол и обхва-тил колени Реджинальда Фрон де Бефа.

— Сэр рыцарь, — сказал он, — бери все, что потребовал, бери вдесятеро

больше, разори меня, доведи до нищеты! Нет! Порази меня своим кинжалом, изжарь на этом огне, но только пощади дочь мою, отпусти ее с честью, без

обиды. Заклинаю тебя тою женщиной, от которой ты рожден, пощади честь

беззащитной девушки! Она живой портрет моей умершей Рахили, последний

оставшийся мне залог ее любви, а их было у меня шестеро! Не лишай одинокого вдовца его единственной отрады! Неужели ты хочешь, чтобы родной

отец пожалел, что единственная дочь его не лежит рядом с матерью в склепе

наших предков?

— Жаль, — молвил норманн, в самом деле как будто тронутый, — жаль, что я не знал об этом прежде. Я думал, что ваше племя ничего не любит, кроме

своих мешков с деньгами.

— Не думай о нас так низко, хоть мы и евреи, — сказал Исаак, спеша воспользоваться минутой кажущегося сочувствия. — Ведь и загнанная лисица, и замученная дикая кошка любят своих детенышей, так же и притесненные, презираемые потомки Авраамовы любят детей своих.