Часа через три на каком-то разъезде поезд остановился. Худяков осторожно выглянул из-под брезента и увидел подозрительную группу — два лейтенанта с прапорщиком и человек в железнодорожной форме шли вдоль состава, останавливаясь у каждого вагона, у каждой платформы с техникой; смотрели в бумаги, громко разговаривали, размахивая руками, затем продолжали путь, приближаясь к обжитому бронетранспортеру. А ну как взбредет им в голову заглянуть под брезент — убедиться, что там-таки БТР, а не силосный комбайн? Черт их знает, военных.

Напарники потихоньку слезли с платформы и по тропинке, исчерченной велосипедными шинами, пошли в сторону неказистого здания, похожего на вокзал в деревенской глубинке. Слева, за пыльными, в струнку высаженными тополями тянулись огороды, а за ними домишки с самодельными телевизионными антеннами.

Неказистое здание и в самом деле оказалось вокзалом, с крошечным заплеванным зальчиком, украшенным страшными железнодорожными плакатами, с квадратным, намертво задраенным окошком билетной кассы. Судя по расписанию, уместившемуся в двух строчках, ближайший — он же единственный — почтово-багажный поезд пойдет в полвторого ночи, а до той поры можно играть в шахматы, косить траву, пить водку, одним словом, коротать время в меру душевных склонностей.

Напарники склонились к тому, чтобы добираться до города каким-нибудь другим способом. Им, беглым зэкам, торчать до ночи в этой занюханной Варваровке совершенно не светит. Ментовская братия давно уже шмонает — и на близких подступах к колонии, и на дальних. И по Варваровке зорким оком пройдутся, тут сомневаться не приходится. Перевести дыхание, размять косточки — и вперед. Велика Русь-матушка, найдется укромный уголок…

В привокзальном скверике повстречали они люмпен-интеллигента Толяна — так он представился. Слово за слово: неплохо бы, дядя, бутылочку раздавить с устатку. Дядя Толян, будучи в похмельной меланхолии, воспрял духом и объяснил, что в сельмаге, кроме одеколона «Гвоздика», ничего не раздавить, но ежели в карманах шуршат кое-какие бумажки, надо идти к бабке Луше, где угостят самогоночкой сахарной, натуральной, без всякой там вредной химии. Могут и домашнего сальца на закусь отрезать солидному человеку.

У самогонщицы Лукерьи, в неизвестно чем провонявшей, неухоженной хате, они хорошенько выпили и закусили пожелтевшим от старости салом. Забрел туда еще один любитель «сахарной, натуральной» — молодой, но уже крепко порченый алкоголем парень. Короче, местные моментально надрались и полегли замертво, включая гостеприимную Лушу. Напарники оказались покрепче, да и на нерве они были; подспудное ощущение опасности не позволило им расслабиться, как этим беспечным алкашам. Худяков со значением поглядел на Серого, молча накрыл стакан ладонью и кивнул на выход — сматываемся. Выходя, заглянули в чуланчик — поманила приоткрытая дверь. В чуланчике было что-то вроде подсобки комиссионного магазина, видимо, с бабкой Лукерьей рассчитывались и натурой, как раньше в трактирах. Худякову приглянулась легкая курточка из плащевки, Серому — дорожная сумка с эмблемой итальянского чемпионата мира по футболу.

Ехали на попутках в сторону города, выдавая себя за туристов-автостопщиков. Однажды «Татру», в кабине которой они уютно устроились, обогнал инспектор ГАИ на мотоцикле и остановил жестом. Трудно сказать, о чем разговаривал инспектор с шофером (тот вышел на обочину, разговор шел вполголоса), но напарники насторожились и решили судьбу зря не испытывать. У первой же развилки сошли, двинули по разбитой, разъезженной грунтовке — куда выведет.

Ближе к ночи наткнулись на «Волгу» Зосимова.

— Вроде здесь было, — сказал Серый. Он не стал уточнять, что именно было, как-то не по себе становилось при одном лишь воспоминании о той жуткой минуте.

— Сам вижу, что здесь, — буркнул Худяков, съезжая на узкую обочину.

Они перешли на другую сторону проселочеой дороги, внимательно оглядели склон насыпи. Пусто. Ни тебе изувеченного трупа, ни лужи крови, ничего. Словно вовсе и не выбрасывали человека из машины на приличной скорости. Бетонные столбики забрызганы дорожной грязью, но ни на одном нет кровавых пятен.

— Хреновина какая-то, — сказал Худяков. — Здесь ты выкидывал мужика, как раз в этом самом месте. Я еще запомнил вон ту шину, на краю насыпи. Куда он, к черту, подевался?

— Не знаю, — виновато сказал Серый. — Ты же видел, я его надежно вырубил, и выкидывал так, что мимо столбика не пролетишь… В самом деле, не знаю.

— А что ты знаешь? — проворчал Худяков, раздражаясь. — Надежно он вырубил… Значит, не очень надежно, если мужик выпал из машины, встал, отряхнулся и пошел домой.

— Как это — пошел домой?

— А где же он? На тот свет птичкой улетел? Весь из себя белый и пушистый.

— Может, его забрали. Проезжал кто-то и забрал.

Они шли по краю насыпи, разглядывая склон. Никаких следов.

— Похоже, забрали, — неохотно согласился Худяков. — Чудес не бывает. Если нет водилы — забрали. Сам он уйти не мог, дураку понятно… Повезли в ближайшую больницу. А там, конечно, дадут знать в милицию. Менты пройдутся по карманам водилы, найдут права и техталон. У них же ума побольше, чем у тебя, придурка!.. А если мужик не в полном отрубе? Если он расскажет о нас, грешных? Расскажет и загнется по закону подлости. Что тогда?

— Вряд ли расскажет…

— Ну да, будет держать язык за зубами, чтоб тебя, кретина, под пожизненную статью не подвести.

— А тебя?

— Я его из машины не выкидывал.

— Приказал же…

— Ладно, закрой пасть, — отрубил Худяков. — Приказали ему… Так и перед следователем колоться будешь?

Серый неожиданно присел на корточки, вгляделся во что-то, поднял голову.

— Есть! — сказал он. — Кровь.

Темные шарики свернувшейся крови, облепленные пылью, редкой цепочкой тянулись вдоль обочины. В двух местах кровавый пунктир изгибался вправо, на асфальт, и там капли расплывались продолговатьми кляксами.

Ясно, человек шел, роняя капли крови. Шел! Уж в каком он был состоянии, сказать трудно, однако шел. Живой…

Около скошенного, выщербленного чьим-то лихим бампером бетонного столбика кровавая цепочка обрывалась. Капли, капли — затоптанные, размазанные. Следы шин. Здесь мужика посадили в машину. Не надо быть следопытом, чтобы расшифровать эту нехитрую задачку.

— Усек? — грозно спросил Худяков.

— Усек, — вздохнул Серый.

— Будь у тебя на одну извилину больше, сидели бы мы сейчас в городе на вокзале, с билетами на какой-нибудь дальний поезд. А теперь? Теперь-то что делать, а?..

— Вывернемся. У нас мотор…

— И в нем горючки на полсотни километров. Поезжай куда хочешь, хоть к бениной маме.

— Хода нет — ходи с бубей, — попробовал пошутить Серый. — Давай рискнем пробиться в город!

— Вот там нас и встретят, — усмехнулся Худяков. — С духовым оркестром группы захвата…

В это время послышался нарастающий шум автомобильного мотора. Из-за поворота вынырнул милицейский «уазик».

11

Отъезжая от поликлиники, Зеленин испытывал двойственное чувство. Хорошо, конечно, что помог человеку, попавшему в беду. Доблести тут никакой, но есть ощущение доброго дела. И сдал мужика без особых проволочек, хотя сестричка-дуреха заикнулась было насчет «скорой», мол, им сдавай, если ты такой участливый, а наше дело сторона. Оно понятно, кого нынче обрадуешь нежданной работенкой? Вместо ночного чайку под приятную беседу хлопочи над каким-то окровавленным беднягой… Ну, сдал и сдал. Пусть похлопочут. Но все-таки есть два сомнительных момента. Во-первых, коньяк. Решил немного взбодрить человека, дал отхлебнуть из подаренной однополчанами стеклянной фляжки. Вроде и невелик грех — что ему будет от глотка коньяка? Одна польза, для поддержания тонуса. Но запах-то остался. Могут подумать, что напился: человек и попал в историю. А он забыл предупредить сбила с толку та недовольная сестричка. И второе. Спросили у него, где подобрал человека? Открыл уж было рот ответить: на таком-то километре такого-то шоссе. И вдруг подумал, а ну как скажут — ты что же, дядя, областных нам подкидываешь, мы их лечить не обязаны. Чем черт не шутит? Вот и сбрехал, дескать, в городе подобрал, на Южном шоссе. Ежели здраво рассуждать, какая разница, откуда привезли человека? Поставить на ноги — это главное… Так-то оно так, но не ввести бы ненароком милицию в заблуждение. Могут ведь заинтересоваться, в каких таких злачных местах изуродовали гражданина… как его… Максимова?... или Анисимова?... нет, Максимова.