Я показала профиль Макса Лоле, и она радостно заявила, что «видела его там». Мне это не понравилось. Я считала этих мужчин подношениями Матери-Судьбы, выбранными ее заботливой рукой специально для меня («Не рассуждай о членах как о высокой моде», – посоветовала Лола). В поисках вероятной половинки я забыла, что тысячи других женщин тоже оценивали свои перспективы с диванов и по дороге на работу. По мнению Лолы, это была типичная реакция созависимой моногамистки, которая никогда толком не ходила на свидания, и если я хочу добиться успеха в приложениях для знакомств, то должна стать жестче. «Система безжалостна, – заявила она. – Нельзя подстроить ее под себя. Чтобы победить, ты должна принимать правила, всегда быть начеку и держать себя в тонусе. Вот почему это развлечение для молодых мужчин». Лола сказала, что Макс, по всей видимости, из разряда типичных «знаменитостей» в «Линксе». Она не раз с ними сталкивалась – подлецы процветали в приложениях благодаря привлекательной внешности и бездне обаяния (однажды выяснилось, что она и ее коллега встречаются с одним и тем же мужчиной: он рассылал им одинаковые тексты). По словам Лолы, такие не возьмут на себя никаких серьезных обязательств и не откажутся от статуса одиночек, пока не исчерпают все варианты, прекрасно зная, что женщины никогда не перестанут открывать их профиль.

Макс опаздывал на десять минут. Я ненавидела опоздания. Эту эгоистичную уловку использовали скучные люди, чтобы задешево привлечь к себе внимание. Я пробовала читать книгу (подробный, хотя и удобоваримый рассказ о Северной Корее), но мой взгляд то и дело отрывался от страницы в поисках Макса, я была как на иголках и не понимала ни единого слова.

«Привет! – наконец написала я через пятнадцать минут. – Я в баре. Что будешь пить?»

«Занял на улице столик для курящих, – ответил он. – Пинта пейл-эля в самый раз, спасибо».

Я ощутила укол раздражения. Он не только не спросил, курю ли я, прежде чем устроиться на открытом воздухе прохладным вечером – он даже не известил, что сидит снаружи. Может, перед свиданием я должна была провести полную разведку местности и случайно на него наткнуться? Сколько он там сидел? Однако на свиданиях действовал особый свод правил и стандартов поведения, и всем участникам следовало принимать его как должное. Это в корне отличалось от дружеских посиделок. Вряд ли Лола поступила бы так, договорись мы о встрече в незнакомом мне пабе, который выбрала она.

Я заказала джин с тоником и пейл-эль и в последний раз оглядела свое отражение в зеркале позади барной стойки. Мой макияж ограничился слегка накрашенными ресницами, челка выглядела как нельзя лучше. Я вышла в пивной дворик – пустой, если не считать Макса, который сидел на скамейке и читал книгу. Мне стало интересно, читает ли он в самом деле или просто притворяется, как и я. На нем была белая футболка, синие джинсы и коричневые кожаные ботинки. Сразу бросались в глаза его длинные-длинные ноги – одну он вытянул в проход между столиками.

Когда я подошла, Макс поднял взгляд, узнал меня и улыбнулся. От него будто исходило свечение: глаза сияли, борода отливала золотисто-каштановым, кожа блестела в лучах солнца. Взлохмаченные волосы выглядели так, словно он искупался в море и высушил их на ветру. На ботинках виднелась земля. На джинсах тоже. Он был крепкий и высокий, как секвойя, широкий в плечах, как прерия. Из плоти и крови и вместе с тем словно сошел с небес. Фундаментальный и сотканный из эфира. Неземной и олицетворяющий все земное.

– Привет.

Стоя, он возвышался надо мной. Голос у него был низкий и мягкий, напоминающий далекий раскат грома.

– Что читаешь? – спросила я. Макс поцеловал меня в обе щеки и продемонстрировал обложку книги. – О чем она?

– Это рассказ от лица человека на смертном одре. Он оглядывается на свою жизнь и размышляет об уроках, которые извлек. История о течении времени. Раньше я находил их трогательными, теперь они меня пугают.

– Истории про время ужасны, – проговорила я, усаживаясь и ставя напитки. Хоть бы он не заметил нервную дрожь в моем голосе. – Раньше я любила книги о стариках, осмысляющих прошлое на пороге смерти. Теперь с трудом их выношу.

– Я тоже, – сказал он.

В жизни Макс выглядел старше тридцати семи лет. Фотографии не запечатлели седые нити в блондинистых, высветленных солнцем волосах. Камера также не поймала морщинки и мелкие заломы на коже – последствия курения, бессонных ночей, солнца, жесткого мыла и горячей воды. Они смягчали его суровость и делали лицо еще более интригующим: я хотела узнать все об удовольствиях и невзгодах, оставивших на нем отпечаток. С некоторой досадой я отметила, насколько соблазнительными казались мне свидетельства его старения – на женском лице я сочла бы их признаками измождения, а не закалки. Только женщины, в своем стремлении угодить и обласкать, могли фетишизировать «пивной животик» малоподвижного мужчины средних лет или именовать седовласого сварливого старикана «серебряным лисом».

Макс предложил мне самокрутку. Я призналась, что умираю от желания, но вот уже три года как бросила. Скручивая сигарету и слушая меня, он время от времени поднимал взгляд, и его радужки казались еще более зелеными. Наши взгляды встретились на долю секунды, когда он облизывал краешек табачной бумаги.

Я спросила о его работе. Это первое, о чем говорят в «Линксе» – совсем как в реальной жизни. Я ненавидела рассказывать о том, чем занимаюсь. По моим наблюдениям, едва человек, хотя бы отдаленно связанный с миром гламура (будь то искусство, СМИ, еда, писательство или мода), заводит речь о своей профессии – его тут же обвиняют в заносчивости. Кроме того, у каждого есть собственное мнение о еде, и, как только я упоминаю о своей работе, разговор почти всегда застопоривается на этой теме. Обычно меня поучают, где достать лучший димсам в Северном Лондоне, или какая из французских поваренных книг вызывает больше доверия, или какие орехи лучше всего добавлять в брауни (я и сама знаю: дробленый фундук или целый бланшированный миндаль).

К счастью, у нас с Максом разговор о работе зашел только через неделю общения в «Линксе» и четверть часа в пабе. Макс работал бухгалтером, что стало для меня полной неожиданностью. По его словам, это многих удивляло. Бухгалтерией он занялся случайно, потому что хорошо соображал в математике, а еще хотел произвести впечатление на отца, тоже счетовода. При упоминании об отце в голосе Макса мелькнула нотка то ли обиды, то ли сожаления. Я знала, что мы еще вернемся к этой теме, когда захмелеем и наш разговор примет более доверительный тон – наподобие откровенного интервью у Опры, где мы по очереди будем выступать в роли гостя.

Последние десять лет Макс ходил по кругу: работал бухгалтером, копил деньги, а затем много путешествовал. Он любил путешествовать. Не мог сидеть на одном месте. Ненавидел ежедневную рутинную работу и мечтал о более простых вещах: давать уроки сёрфинга, трудиться на ферме, жить в уединении. Но Макс был реалистом и понимал, что, скорее всего, без стабильного дохода придется туго. Он не мог решить, какой вариант даст ему бо́льшую свободу: много зарабатывать, чтобы при желании исчезнуть куда глаза глядят, или не работать вовсе и жить в режиме полупостоянного исчезновения. По его признанию, в последние годы он чувствовал себя неприкаянным – неуверенным в том, какая жизнь сделает его счастливее. Он горел желанием убежать, но не знал, от чего и куда. Я пошутила, что обычно это ощущение называют взрослением.

Я рассказала о «Вкусе» – по его словам, он видел книгу в магазинах. Узнав о «Крошечной кухне», Макс искренне заинтересовался концепцией и попросил показать снимки моей старой квартиры-студии, где были сделаны все фотографии для книги. Пару раз он читал мою еженедельную колонку в газете, а однажды напортачил с рецептом канадского глазированного окорока, когда пригласил друзей на обед, и им пришлось заказать китайскую еду.

На вопрос Макса, не хочу ли я выпить еще по одной, я ответила утвердительно. «Одинарную или двойную?» – уточнил он. Я улыбнулась, и он заговорщически подмигнул, как будто мы были двумя сообщниками.