– Они спорили из-за этого?
– Нет, не думаю. Папа был счастлив наконец-то обрести семью. Они с мамой поженились, когда ему перевалило за сорок.
– А сейчас они счастливы?
Я взяла у него сигарету и глубоко затянулась.
– Я снова курю, и все из-за тебя, Макс. На прошлой неделе даже купила пачку – впервые за сто лет. – Он выжидательно смотрел на меня. – Все непросто. Папа болен, – наконец ответила я.
– Мне ужасно жаль.
Я сделала еще одну затяжку и покачала головой, давая понять, что ему не о чем беспокоиться. Он догадался о моем нежелании впредь касаться этой темы.
Когда мы допили бутылку вина, Макс достал из рюкзака еще одну. Потом растянулся на земле, а я улеглась рядом и смотрела на темнеющее небо.
– Что собой представляет «Линкс»? – спросила я.
– Сама знаешь.
– Нет, я имею в виду для тебя. Какие там женщины?
– О, все разные.
Кончики его пальцев коснулись моей руки, и теплая ладонь крепко сжала мою.
– Да, само собой. Но ты наверняка замечал какие-то закономерности? Не буду считать тебя сексистом, обещаю. Мне правда любопытно.
– Что ж, ладно. – Макс протянул руку и привлек меня к себе. Я прижалась к его груди. – У них пунктик на джине: все говорят, что любят джин.
– Интересно, – отозвалась я. – Мне кажется, женщины используют джин для создания определенного образа. Он придает им некий налет изысканности, а-ля женщина из другой эпохи.
– Да, и у них обычно все фотографии – черно-белые, – промурлыкал он глубоким, вибрирующим голосом.
– Знаешь, какое у мужчин средство для создания образа?
– Какое?
– Пицца.
– Правда?
– Да. По их мнению, пицца ни много ни мало определяет стиль жизни. Она мелькает в каждом втором профиле. «Как ты любишь проводить выходные?» Пицца. «Твое идеальное первое свидание?» Пицца. Один даже указал свое текущее местоположение как «Пицца».
– Что еще? – спросил он.
– Все поголовно любят поспать. Не знаю, с чего вдруг взрослые мужики решили, что мы без ума от поедающих пиццу младенцев, которым постоянно нужен сон.
– Гетеросексуальных женщин давно пора награждать, как героев войны, только за то, что они нас любят, – вздохнул Макс, нежно перебирая пальцами пряди моих волос. – Не знаю, как вы все это терпите.
– И не говори. Бедняжки. Вкалываем от звонка до звонка на такой неблагодарной работе…
Макс повернулся на бок, так что мы оказались лицом к лицу, и поцеловал меня, мягко и осторожно, а затем притянул за талию ближе к себе.
– Постоянно о тебе думаю, – сказал он. – Об этом изгибе у основания шеи. О форме твоих губ. О тыльной стороне плеч. Как по-твоему, это слишком смелая фантазия – представлять, как целуешь тыльную сторону чьих-то плеч?
– Отличная фантазия, – ровно ответила я, решив не рассказывать ему о тарелках с канапе или о том, как представляла его за стиркой белья дома.
– Последней девушкой, чьи плечи я хотел поцеловать, была Габби Льюис. Я сидел за ней на химии. Хвост у нее на голове колыхался всякий раз, когда она вертелась по сторонам. А это происходило без конца. Думаю, она нарочно сводила меня с ума.
– Ты говоришь, как инцел[21].
– У нее были такие же идеальные руки, как у тебя. Я постоянно глазел на них, считая каждую веснушку. Моя двойка на ее совести – мне прочили тройку.
– Очаровательно.
– Скажешь, я ненормальный?
– Сказала бы, не будь ты таким красавчиком. Законы привлекательности делают свое черное дело.
– Тогда я вовсе не был красавчиком.
– Да ладно.
– Честно. Я был огромным волосатым подростком без друзей. После школы играл в шахматы с дедушкой – единственным человеком, кто хотел проводить со мной время.
– Вот что мне в тебе нравится. Гадкий утенок, превратившийся в прекрасного лебедя.
– А какой ты была в подростковом возрасте?
– Почти такой же, как сейчас.
– Неужели?
– Да, скука смертная. Тот же рост, то же лицо и тело, те же волосы, те же интересы. Мой уровень привлекательности застыл в тринадцать и больше не отклонялся ни в плюс, ни в минус.
– Бывает же…
– Хочешь, расскажу тебе свою теорию?
– Давай.
– Знаю, гораздо увлекательнее меняться с течением времени. Зато здорово, когда у тебя есть двадцать лет, чтобы привыкнуть к своей внешности. В отличие от подруг я почти не задумываюсь о том, как выгляжу, а вот они до сих пор стремятся к идеалу красоты как к финальной точке своей трансформации.
– Ты красивая.
– Я не разыгрываю скромность. И не считаю себя непривлекательной. Просто я никогда не была и не буду сногсшибательной красавицей. И это оставляет мне массу энергии для других дел. Кроме того… – Я сделала короткую паузу, спрашивая себя, не пора ли остановиться. – Думаю, именно этим объясняется моя популярность в «Линксе».
– Почему?
– Мне кажется, слишком красивые женщины подавляют неуверенных в себе мужчин. А когда они видят такой профиль, как у меня – милое личико, обыкновенные волосы, чувство юмора, – то попадают на знакомую территорию. – Макс громко рассмеялся, откинув голову назад. – Понимаешь, о чем я?
– В тебе определенно есть нечто… располагающее, но не в том смысле, в каком ты думаешь.
– Я как станция техобслуживания на шоссе. Они знают, что могут остановиться на чашку чая и бутерброд с сыром. Знают, чего от меня ждать. Им это знакомо. Мужчинам нравится привычное, хотя сами они уверены в обратном.
Допив бутылку, мы двинулись назад в сторону Арчвэя. В вечернем летнем воздухе веяло прохладой. Мы дошли до ворот, за которыми начиналась тропинка к Дамскому пруду, и заглянули внутрь. Темные очертания тонких ветвей на фоне индигового неба напоминали роспись в стиле шинуазри[22].
– Я бы хотела показать тебе это место. Думаю, туда можно проникнуть, – произнесла я неуверенно, не обладая задатками злостной нарушительницы.
– Нет-нет, – ответил Макс. – Просто опиши его.
– Ну, вон там, – я указала налево, – все оставляют свои велосипеды. Дальше по тропинке, справа, есть клочок травы, который называют лугом. Немного напоминает сцену из греческого мифа. Летом там волшебно. Целая поляна разомлевших полуголых женщин с банками джин-тоника. Дальше, справа, – пруд.
– Глубокий?
– Очень – дна не видишь и не чувствуешь. Вода всегда холодная, даже летом. Но многие делают вид, что теплая. Весной рядом плавают крошечные утята. Мы купались здесь на девичнике у Кэтрин. А в прошлом году, в день солнцестояния, моя подруга Лола заставила меня прийти сюда на рассвете и провести церемонию.
– Она язычница?
– Нет, просто невротичка, – сказала я. – Это мое любимое место в Лондоне. Если у меня когда-нибудь родится дочь, я буду приводить ее сюда каждую неделю для познания женского тела и силы.
– Видишь, вот почему мы вас так боимся.
– Боитесь?
– Конечно. Поэтому всегда отбирали у вас право голоса, держали взаперти, бинтовали вам ноги и лишали силы. Просто мы чертовски боялись, что вы станете так же свободны, как мы. А жаль.
– Что в нас такого пугающего?
– Да все… Вы умеете общаться и координироваться друг с другом так, как не могут мужчины. Ваше тело подчиняется определенным циклам. Вы животворящие, волшебные, сверхъестественные и фантастические. А мы можем только кончать себе на животы и бить друг друга.
– И болтать о чем угодно на парковках.
– Едва ли.
– И менять предохранители.
– Я даже этого не умею.
– Девчонка, – прошептала я, приближаясь к его лицу.
– Хотел бы, черт возьми, – сказал он, прижимая меня к перилам и целуя.
До нас долетал мокрый, травянистый запах земли и открытой воды – английский запах плавающих по каналам банок «Special Brew» и озерных кувшинок.
Весь путь до дома мы держались за руки, чего со мной не происходило с тех пор, как мы с Джо были студентами. Я перенеслась назад, во времена обещаний и удовольствия. Вновь стала подростком, только с чувством собственного достоинства, с зарплатой и без комендантского часа. Рядом с Максом я открыла для себя вторую жизнь, которая текла параллельно той, где ждали больной отец, рассыпающаяся дружба и ежемесячные выплаты по ипотеке. Я задумалась о реальности: ишиас, развившийся у меня годом ранее, и физиотерапия, которую я не могла себе позволить; черная плесень между плитками в душе, не поддающаяся никакой чистке; поток не вполне понятных новостей и местные выборы, на которых я не голосовала; бесконечные электронные письма от моего бухгалтера, всегда предваряемые словами: «Нина, ты, кажется, напутала». Я чувствовала, как тепло Макса перетекает в меня через наши руки, защищая от остального мира. Реальность могла стучаться ко мне всеми возможными способами, писать по электронной почте и звонить по телефону – с Максом я была вне зоны доступа.
