В какой-то момент Александрия споткнулась о тело и, присмотревшись, поняла, что это Сусанна. Вот и все. Больше ей никогда не резать гуся, не стелить в кухне свежий тростник, не кормить объедками бездомных щенков, как они делали раньше, когда вместе ходили за покупками в Рим. От этой мысли из ее глаз потекли по грязным щекам чистые, как вода, слезы. Она ходила и ходила, но никто не прыгал со стены во двор. Ее уже шатало, но она не останавливалась. Не могла. До рассвета оставалось два часа, а с полей все еще доносились крики.

– Оставаться на стенах! До рассвета никому не покидать пост! – проревел на весь двор Тубрук. – Они еще могут вернуться.

Сам он, впрочем, так не думал. На винном складе хранилась бóльшая часть из запаса в тысячу запечатанных воском амфор. Даже если рабы перебьют часть, оставшегося хватит, чтобы веселиться до восхода солнца.

Отдав последнюю команду, Тубрук хотел спуститься со стены и пройти туда, где среди мертвых лежал Юлий. Но кому-то следовало остаться наверху.

– Ступай к отцу, парень.

Гай кивнул и сошел, держась за стену. Боль усиливалась и становилась нестерпимой. Сделанный Каберой разрез разошелся, и когда Гай потрогал его пальцами, то увидел на них кровь. Поднимаясь шаг за шагом по каменным ступеням туда, где стояли защитники стены, он чувствовал, как кровоточат раны, но все-таки держался.

– Ты умер, отец? – прошептал Гай, глядя на неподвижное тело.

Ответа не было.

– Оставайтесь на местах! Пока у нас затишье! – раскатился по двору суровый голос Тубрука.

Услышав эту новость, Александрия выронила нож, и он упал на камни. Работавшая на кухне девушка-рабыня сжала ее запястья и что-то сказала. Александрия не поняла, не расслышала из-за криков раненых, нарушивших то, что казалось ей тишиной.

«Я пребывала в тишине и мраке, – подумала она. – Я видела ад».

И таким грузом легло ей на плечи осознание этого, что Александрия опустилась на землю и всхлипнула.

Тубрук не мог больше ждать. Он спустился, прихрамывая, со своего участка стены и поднялся туда, где лежал Юлий. Некоторое время они с Гаем молча смотрели на тело.

Отец умер, но до конца осознать это, в полной мере почувствовать потерю Гай не мог. На камнях, в растекшейся луже, больше похожей в свете факелов на масло, чем на кровь, лежало что-то поломанное, разорванное, изрезанное. Это не было похоже на отца.

Гай вдруг резко повернулся и махнул рукой, словно отгоняя кого-то.

– Здесь кто-то был… рядом. Я почувствовал… Стоял и смотрел на меня.

– Он, конечно. Это ночь призраков.

Но ощущение ушло, и Гай поежился и сжал губы, сопротивляясь нахлынувшему горю.

– Оставь меня, Тубрук. И спасибо тебе.

Тубрук кивнул и спустился во двор. Глаза его казались двумя темными провалами на лице. Он устало поднялся на стену, занял свое место и, глядя на убитых им рабов, попытался вспомнить обстоятельства смерти каждого. Какие-то эпизоды он помнил, какие-то стерлись из памяти, и он оставил это занятие, сел, прислонившись к столбу, положил рядом меч и, глядя на затухающие в полях пожары, стал ждать рассвет.

Кабера положил ладонь на грудь Рения.

– Думаю, его время пришло. Стенки внутри истончились и обветшали. Некоторые пропускают кровь туда, где ее быть не должно.

– Ты вылечил Гая. Значит, можешь вылечить и его, – сказал Марк.

– Он старик, парень. Он уже был слаб, и я…

Кабера не договорил – спину обожгло прикосновение клинка. Медленно и осторожно он повернулся к Марку, мрачное лицо которого не предвещало ничего хорошего.

– Он жив. Делай свою работу, или мне придется оборвать сегодня еще одну жизнь.

При этих словах Кабера ощутил очередной сдвиг: в игру вступали другие варианты будущего, как будто игральные кости с неслышным щелчком приняли новый расклад. На мгновение глаза у него расширились от удивления, но он промолчал и постарался сосредоточиться и собраться с силами. Какой, однако, странный молодой человек. И какая необыкновенная способность менять будущее окружающих его людей! Да, ему определенно повезло оказаться в нужном месте в нужное время, в том историческом отрезке, когда все текло и менялось вне привычного порядка и безопасной колеи.

Он вытащил из подола железную иглу, быстро и аккуратно продел нить в ушко. Кабера работал осторожно, сшивая кровавые края рассеченной плоти и вспоминая молодость, когда все казалось возможным. Чувствуя на себе пристальный взгляд Марка, целитель положил смуглые ладони на грудь Рения и стал массировать сердце. Оно встрепенулось, и он едва не вскрикнул от изумления, почувствовав, как жизнь возвращается в старое тело. Кабера еще долго оставался в таком положении, пока выражение боли, застывшее на лице Рения, не изгладилось, так что он стал похож на спящего. Кабера поднялся, шатаясь от изнеможения, и будто в подтверждение собственных мыслей кивнул.

– У богов свои, чудны́е игры. Они никогда не раскрывают нам все планы. Ты был прав, Марк. Прежде чем уйти, Рений еще увидит рассветы и закаты.

К восходу солнца поля опустели. Разграбившие винный склад, скорее всего, разбрелись кто куда и свалились в пьяном угаре. Кое-где над обожженной, почерневшей землей поднимались ленивые струйки дыма. Обгоревшие деревья торчали голыми обугленными кочерыжками, и среди развалин амбаров тлело припасенное на зиму зерно.

Пейзаж был странно спокойным, и даже птицы молчали. Из-за этого смерти и страдания прошлой ночи казались какими-то нереальными. Гай постоял, потер лицо, повернулся и сошел по ступеням во двор.

На белых стенах темнели бурые потеки. По углам поблескивали лужи крови, отвратительные пятна на земле напоминали о трупах, которые выволокли за ворота, с тем чтобы потом свезти на подводах к вырытым ямам. Тела защитников положили на чистое полотно в прохладных комнатах, придав им по возможности пристойный вид. Остальных бросали небрежно в кучу, из которой беспорядочно торчали руки и ноги. Наблюдая за работой, Гай слышал крики раненых, некоторых зашивали, других готовили к ампутации.

В нем кипел гнев, и излить его было некуда. Его заперли, тогда как другие, все, кого он любил, рисковали жизнью, а отец погиб, защищая семью и поместье. Да, он еще не набрался сил и раны не затянулись, но ведь они лишили его даже возможности помочь отцу. Гай не находил слов, и когда Кабера подошел к нему с выражением сочувствия, угрюмо промолчал, так что старик отошел ни с чем. Борясь с усталостью, юноша просеивал между пальцами песок и вспоминал сказанные когда-то Тубруком слова, лишь теперь постигая их смысл. Его земля.

Подошедший раб – Гай не знал его имени, но, судя по ранам, он тоже дрался на стене – спросил:

– Хозяин, мы вынесли тела за ворота. Найти для них повозки?

К нему впервые обратились не по имени, и Гаю пришлось сделать усилие, чтобы не выказать удивления. Боль душила его, и голос прозвучал глухо, словно из глубокой ямы.

– Принеси лампового масла. Я сожгу их на месте, там, где лежат.

Раб послушно кивнул и побежал за маслом. Гай вышел за ворота и посмотрел на безобразную кучу трупов. Зрелище было отвратительное, но сочувствия Гай не ощутил. Каждый из них выбрал такой конец, приняв участие в нападении на поместье.

Он облил кучу маслом, обрызгал тела и лица, раскрытые рты и немигающие глаза. Потом поднес огонь, но обнаружил, что смотреть, как они горят, не может. Запах дыма напомнил ворона, которого они с Марком когда-то поймали. Он подозвал к себе раба.

– Прикати бочки. Пусть горят, пока не останется только пепел.

Жар усилился; Гай пошел в дом, и запах последовал за ним, будто обвиняющий перст.

В большой кухне он нашел Тубрука. Старый гладиатор лежал на боку, закусив кусок кожи, а Кабера ощупывал кинжальную рану у него в животе. Гай понаблюдал за ними, но ничего не сказал. Пройдя немного дальше, он увидел на пороге повара с окровавленным топором. Отец нашел бы подходящие случаю слова ободрения и поддержки для приунывшего, растерянного человека, но внутри у Гая не осталось ничего, кроме холодной ярости. Он прошел мимо повара, который продолжал смотреть в никуда, словно и не заметил хозяина. Гай остановился. Как поступил бы отец, так поступит и он.