– Я знаю своё место, – произнёс голос Ллеу спокойно. – А ты знай своё.

Отчего-то я оцепенела, не в силах дать знать о своём присутствии. Когда Ллеу завернул за угол и прошёл мимо меня, почтительно кивнув, я смогла лишь кивнуть в ответ, цепляясь взглядом за его лицо. Ни одна из щёк Ллеу не была красной.

Зато покраснела левая щека Матти.

– Он ударил тебя? – спросила я, тут же кинувшись к ней и ухватив за плечи. Матти стояла у резной арки, ведущей в соседнее крыло, и покачивалась из стороны в сторону, будто тоже перепила мёда. Серо-зелёные глаза её были совсем стеклянными, как у тех кукол, в которых мы играли в детстве.

– Нет, – соврала она так нелепо, будто считала меня круглой дурой, и, мягко отняв от себя мои руки, просто двинулась дальше. Когда она повернулась ко мне спиной, я заметила, что подол её платья покраснел от брусничного соуса: видимо, Матти испачкалась в еде, которую Гектор свалил со стола, когда падал. Жемчужные рукава тоже были заляпаны, а волнистые чёрные волосы спутались и упали ей на плечи, лишившись части украшений. – Возвращайтесь на праздник, драгоценная госпожа. Вы обещали мне веселиться.

– А ты куда?

– Надо проверить Гектора… Солярис отнёс его в спальню и сходил за Ллеу, чтобы тот принёс сыворотку, так что всё в порядке. Беспокоиться более не о чем. Гектор просто переволновался и забыл вовремя принять лекарство. Побывать в пятнадцать лет на Вознесении принцессы, в которую ты по уши влюблён, – у кого угодно сердце остановится! Он долго набирался смелости, чтобы подойти к королевскому столу, но, когда подошёл, тебя там не оказалось…

Я упрямо шагала следом за Матти, прекрасно зная, что она так быстро уходит только для того, чтобы выплакаться в одиночестве. Но от её слов у меня закололо где-то в подреберье, и я остановилась. Так ощущался стыд. Я ведь даже не додумалась подойти на пиру к Гектору, хотя прекрасно знала, сколь ценно для него даже моё мимолётное «здравствуй».

– Если бы ты подошла к нему, ничего бы не изменилось. Он бы только раньше в обморок свалился, – попыталась пошутить Матти, оглянувшись, будто прочитала мои мысли. – Извини. Мои слова, должно быть, прозвучали так, будто я упрекаю тебя. Это не так. Если ты хочешь проведать Гектора, – добавила она, заметив, что мы прошли уже половину пути до его комнаты, – он уже спит. Навестишь его завтра, а сейчас ступай на пир. Обещания нужно сдерживать.

– Хорошо, но учти, Маттиола: впредь я не спущу Ллеу с рук такое обращение с тобой. Если нечто подобное повторится, ты расскажешь мне. И это не просьба.

Матти слабо кивнула, потупив взор, и я скрепя сердце оставила её и вернулась в начало коридора.

Ллеу, должно быть, снова отправился в покои к моему отцу, чтобы наложить очередную мазь и присматривать за ним до тех пор, пока тому не полегчает. В Медовом зале же меня ждали негодующий Гвидион и толпа пьяных хускарлов с жёнами и дочерьми, так и норовящими влезть в очередной спор. Я хотела исполнить данное Матти обещание, но знала, что сегодня у меня больше не получится веселиться – настроение отсутствовало настолько, что было бесполезно искать его даже на дне кубка с мёдом. Поэтому, поколебавшись на перекресте коридоров лишь пару секунд, я проскочила мимо праздничных дверей и хускарлов, уже готовящихся открыть их для меня.

В башне Сола, как и всегда, стояла жара. Ничего не изменилось с тех пор, как я побывала здесь утром перед полётом в Лофорт: даже постель осталась незаправленной, напоминая птичье гнездо из подушек и одеял. Хлама и мебели вокруг было так много, что я не сразу заметила их хозяина, устроившегося на подоконнике.

– Я удивлён, – произнёс Солярис, листая лежащую на коленях замшелую книгу. Эмалевый пояс и кожаные ножны исчезли из его костюма, как и верхний слой туники. Не считая штанов, осталась лишь полупрозрачная рубашка из тончайшего голубого льна, сквозь которую прорезались острые ключицы. – Разве ты не собиралась лечь пораньше, чтобы выспаться перед свиданием с молодым ярлом?

– Ты помог Гектору, – сказала я вместо ответной издёвки. Пройдя до того же подоконника, я опустилась на другую его сторону, подмяв подол платья так, чтобы он образовал подстилку на холодном камне. Витражи окон тоже были ледяными, покрытые инеем извне, но лишь с моей стороны – там, где сидел Солярис – стёкла становились матовыми от жара и текли.

– Помог, – кивнул он, перелистывая страницу, но вслепую: он неотрывно смотрел мне в глаза из-под опущенных белоснежных ресниц.

– Я думала, ты его недолюбливаешь…

– И что? Это норма у людей – оставлять человека валяться на полу только потому, что недолюбливаешь его?

Я улыбнулась. В этом был весь Солярис – закрыт в словах, но открыт в поступках. Он продолжал листать книгу, настороженно следя за каждым моим движением, словно я застала его врасплох своим визитом. Но моё скорое появление в башне было предсказуемо – Солу никогда не удавалось отделаться от меня так просто, особенно после таких дурацких перепалок, как та, что произошла в зале.

– Тебе следует вернуться на пир. Ещё не было первого луча рассвета, твой уход примут за слабость…

– Что это там?

– Нет-нет! Уйди!

Солярис рванулся с места, свалив книгу на пол, но я оказалась шустрее. На алтаре в северном углу, вечно пустующем из-за отрицания драконами каких-либо божеств, лежала квадратная деревянная доска карамельно-молочного цвета. Острые углы украшала резьба, а всю лицевую поверхность, лакированную густой смолой, покрывал знакомый узор из золотых и яшмовых клеток. Рядом, в сломанной шкатулке без верхней крышки, как раз лежали фигурки размером с мизинец. Одна половина фигурок была сделана из желтоватой моржовой кости, а вторая – из белоснежной китовой. И те и те – гладкие на ощупь, тоже отполированные и с тонкими гранями, да такими изящными, какие могли выточить лишь острейшие драконьи когти. Вместо привычных фигурок были фигурки различных драконов с открытыми пастями, и у меня не осталось сомнений.

– Ты сделал для меня шахматы? – прошептала я, очертив кончиками пальцев зазубренную корону ферзя. В каждой его детали чувствовался сам Солярис, та аккуратность и нежность, которые были присущи ему точно так же, как упрямство, вредность и страсть к сладкому.

Сол подозрительно долго молчал, и я, прижав ферзя к сердцу, обернулась. Он снова сидел на подоконнике, но с открытым ртом, а на его лице отражалось внутреннее противоборство – желание всё-таки лишить меня подарка против желания получить похвалу. Второе победило:

– Да. Нравится?

– Конечно! Я обожаю шахматы!

– Я знаю.

Последнее прозвучало горделиво. Я тут же смела все фигурки в охапку вместе с доской и, вернувшись на подоконник, принялась расставлять их по местам. Солярис наблюдал за мной с улыбкой – шахматы навевали ему те же приятные воспоминания, что и мне. Это была первая игра, в которую мы сыграли вместе по-настоящему, как только я обучила его азам. Конечно, не считая пряток, когда Солярис клятвенно заверял, что обязательно будет искать меня, а сам возвращался в замок и ложился спать.

– Готов проиграть в семьсот двадцать пятый раз? – поддразнила я, закончив расставлять пешки. – Этим подарком ты обрёк себя на вечные муки. Ты ведь ни разу за все годы меня не обыграл!

– Это я тоже знаю, – вздохнул он тяжко и, подвинув доску вплотную к оконной раме, поднёс руку к пешке, собираясь сделать первый ход, но почему-то передумал. – У меня есть для тебя ещё кое-что. Покажу, если пообещаешь, что никуда не пойдёшь завтра с Дайре.

– Солярис…

– Ладно, всё равно покажу. Но к теме о Дайре мы обязательно вернёмся!

Я скривилась, провожая Соляриса, помчавшегося к постели, вялым взмахом руки. Нагнувшись, он вытащил что-то из-под матраса – нечто длинное и шуршащее, как бумага. Лишь в свете канделябра, который Сол поставил на подоконник вместе со своим подарком, я узнала свёрнутое полотно. Судя по пятнам плесени и желтизны, полотно было очень старым, но тем не менее в приличном состоянии: даже не разворачивая его, я заметила по краям яркие краски. Раз не выцвели, значит, дорогие.