У него не было привычки вести светскую беседу с дамами, и обычно он держался слишком формально. С Маргарет он почти не разговаривал. И все же она получала огромное удовольствие от этого приема. Она и сама не ожидала, что вечер пройдет так интересно. Теперь она знала достаточно, чтобы разбираться в местных проблемах, ей даже были знакомы некоторые технические термины, которые употребляли фабриканты. Они разговаривали серьезно, и это было совсем не похоже на лондонские приемы, которые так утомляли ее когда-то. Она удивилась, что, подробно обсуждая производство и торговлю, они ни разу не упомянули об ожидаемой забастовке. Она тогда еще не знала, что хозяева всегда спокойно относились к возмущениям рабочих, потому что прекрасно знали, чем все закончится. Конечно, хозяева действовали во вред себе, но если бы они сглупили и доверились кучке подкупленных делегатов, то им пришлось бы отвечать за последствия своей глупости. Промышленники знали, что Торнтон несет убытки из-за забастовки и обеспокоен этим. Но такое могло случиться с каждым из них в любой день. И Торнтон был достаточно умен и силен, чтобы справиться с забастовкой, как и любой из них. Рабочие наивно надеялись, что смогут его перехитрить. А хозяева посмеивались про себя, зная, что Союзу и на этот раз ничего не удастся сделать, что все будет так, как решил Торнтон.

После обеда Маргарет заскучала. Она была рада возвращению джентльменов не только потому, что приход отца развеял ее сонливость, но и потому, что она могла услышать что-то более важное, чем обычная женская болтовня. Ей нравилась властность, которая читалась в каждом слове и жесте милтонских мужчин. В их поведении было немало обычного бахвальства, и одновременно они, казалось, бросали вызов прежним представлениям о пределах возможностей человека; воспоминания о прежних свершениях и мысли о том, чего они достигнут в будущем, опьяняли их. Если прежде Маргарет не смогла оценить их характера, то сейчас она восхищалась их самозабвением и пренебрежением к настоящему, их уверенностью в грядущей победе человечества над всей неживой материей в далеком будущем, когда никого из них не будет в живых, чтобы увидеть это. Она вздрогнула, когда мистер Торнтон подошел и заговорил с ней:

− Я заметил, что вы были на нашей стороне в споре за обедом, не так ли, мисс Хейл?

− Конечно. Но тогда я мало знала. Я была удивлена, услышав, что сказал мистер Хорсфолл, — что есть и другие, которые думают совсем иначе, например, мистер Морисон, о котором он говорил. Мистер Морисон — не джентльмен, верно?

− Я не тот человек, который мог бы судить о том, кто является, а кто не является джентльменом, мисс Хейл. Я имею в виду, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, произнося: «он — не джентльмен». Но я должен сказать, что этот Морисон — не настоящий человек. Я не знаю, кто он. Я просто сужу о нем со слов мистера Хорсфолла.

− Я считаю, что мое понятие «джентльмена» включает вашего «настоящего человека».

− И даже более того, подразумеваете вы. Я думаю иначе. «Человек» для меня благороднее и совершеннее, чем просто «джентльмен».

− Что вы имеете в виду? — спросила Маргарет. — Мы, должно быть, понимаем эти слова по-разному.

− Я полагаю, что слово «джентльмен» описывает человека по отношению к другим. Но когда мы говорим о нем как о «человеке», мы рассматриваем не только его отношения с себе подобными, мы видим, каков он сам по себе, видим его отношение к жизни, ко времени, к вечности. Заброшенный и одинокий, как Робинзон Крузо… пленник, замурованный в темнице на всю жизнь… даже святой на острове Патмос^[16] обладают выносливостью, внутренней силой, верой — качествами, которые говорят о них, как о представителях человечества, о людях. Я очень устал от этого слова «по-джентльменски». Мне кажется, ему придают чрезмерно большое значение, его часто употребляют не к месту, и это, на мой взгляд, отдает лицемерием. Я же предпочитаю слова «человек» и «по-человечески».

Маргарет задумалась, ей хотелось до конца понять собеседника прежде, чем она сформулирует и выскажет свое мнение, но тут мистера Торнтона отозвал в сторону какой-то нетерпеливый промышленник. Их разговор она слышать не могла, но догадалась, что речь шла о чем-то важном по коротким и точным ответам, которые давал мистер Торнтон спокойным и твердым голосом. Они, очевидно, говорили о забастовке, решая, какого курса стоит придерживаться. Она услышала, как мистер Торнтон сказал:

− Это уже сделано.

Потом присоединились еще два или три человека.

− Все уже подготовлено.

Мистер Сликсон говорил о каких-то сомнениях и каких-то трудностях. Он взял мистера Торнтона за руку, словно желая, чтобы его слова прозвучали более убедительно. Мистер Торнтон немного отодвинулся, приподнял брови и ответил:

− Я рискую. Вам не нужно влезать в это дело, если вы не решаетесь.

− Я опасаюсь поджога. Я могу защитить себя от любого насилия. И я также смогу защитить других, которые придут ко мне работать. Они знают мою решительность, так же, как и вы.

Мистер Хорсфолл отвел мистера Торнтона немного в сторону, Маргарет предположила, что он хочет еще что-то спросить о забастовке. Но на самом деле он интересовался, что это за девушка — такая тихая, такая величественная и такая прекрасная.

− Она из милтонских дам? — спросил мистер Хорсфолл, когда ему назвали имя.

− Нет, с юга Англии, из Хэмпшира, я полагаю, — последовал холодный безразличный ответ.

Миссис Сликсон расспрашивала Фанни о том же:

− Кто эта красивая грациозная девушка? Сестра мистера Хорсфолла?

− О боже, нет! Ее отец, мистер Хейл, разговаривает с мистером Стивенсом. Он дает уроки, читает вместе с молодыми людьми. Мой брат Джон ходит к нему дважды в неделю, поэтому он упросил маму пригласить их, надеясь представить остальным. Я полагаю, у нас есть несколько его проспектов. Хотите взять один?

− Мистер Торнтон! У него действительно есть время заниматься с учителем, когда нужно держать эту забастовку под контролем?

Фанни так и не поняла, восхищается миссис Сликсон ее братом или упрекает его. И все же она покраснела от неловкости, как всегда, когда оказывалось, что ее брат нарушил светские правила. Только после ухода гостей она почувствовала себя лучше.

Глава ХХI

Темная ночь

«Просто никто не знает,

Что улыбка — не сестра слезам».

Эбенезер Эллиотт

Маргарет и мистер Хейл возвращались домой. Ночь была прекрасна, улицы — пусты. «Подобрав повыше юбки» своего белого шелкового платья, как Лиззи Линдсей^[17] в балладе — платье из зеленого сатина, Маргарет едва не танцевала, опьяненная прохладной свежестью ночного воздуха.

− Я полагаю, Торнтона беспокоит эта забастовка. Сегодня вечером он был явно встревожен.

− Я бы удивилась, если было бы иначе. Но когда он разговаривал о забастовке со своими гостями перед нашим уходом, он, кажется, был спокоен.

− Как и после обеда, когда все джентльмены уединились. Но когда мы с ним беседовали, меня поразило его лицо — он был сильно встревожен.

− Я бы тоже беспокоилась на его месте. Он, должно быть, знает, насколько его ненавидят рабочие. Они считают, что он из тех, кого Библия называет «бессердечными людьми». Его нельзя назвать несправедливым, согласна. Но он бесчувственный, резкий в суждениях человек, он всегда настаивает на своем, на своих правах и мало задумывается о том, как мы с нашими незначительными правами выглядим в глазах Бога. Я рада, что ты заметил тревогу на его лице. Когда я вспоминаю полубезумную речь Баучера, я не могу слышать спокойный тон мистера Торнтона.

− Во-первых, я не уверен в полной нищете Баучера. Он испытывает нужду, я не сомневаюсь. Но их всегда поддерживают деньгами эти самые Союзы рабочих. И с твоих слов я могу судить, что у этого человека страстный и необузданный характер — он говорит и поступает, не раздумывая.