− Маргарет! Владелец дома упорствует − эти ужасные обои кажутся ему верхом совершенства, и я боюсь, мы будем вынуждены их оставить.

− О боже! Мне так жаль! − ответила она и начала прикидывать, как скрыть безобразные розы за какими-то рисунками, но вскоре отбросила эту идею, поскольку поняла, что от этого будет только хуже. Ее отец, тем временем, со своим сердечным деревенским гостеприимством настаивал, чтобы гость остался позавтракать с ними. Мистеру Торнтону было очень неудобно, но все же он решил уступить, если Маргарет словом или взглядом поддержит приглашение своего отца. Он был рад и одновременно рассержен на нее, когда она не сделала этого. Она едва кивнула ему, когда он уходил, и он почувствовал себя неловким и застенчивым, чего с ним прежде не случалось.

− Ну, Маргарет, теперь быстро поедим. Ты заказала ланч?

− Нет, папа. Этот человек был здесь, когда я пришла, и у меня не было возможности передать заказ на кухню.

− Тогда мы должны просто что-нибудь перекусить. Боюсь, он долго ждал.

− Мне показалось чрезвычайно долго. Я была как раз на последнем издыхании, когда ты пришел. Он совсем не поддерживал разговор, а лишь отвечал кратко и резко.

− Я все же смею думать, что он − толковый молодой человек. Он сказал, (ты слышала?), что Крэмптон находится на песчаной почве, и что это самое здоровое предместье Милтона.

Когда Маргарет и мистер Хейл вернулись в Хестон, им пришлось отчитываться перед миссис Хейл, приготовившей для них чай и множество вопросов.

− А как твой корреспондент, мистер Торнтон?

− Спроси Маргарет, − ответил ее муж. − Они долго беседовали, пока я разговаривал с владельцем дома.

− О! Я едва знаю его, − сказала Маргарет лениво, слишком уставшая, чтобы тратить свои силы на описание. А затем, встряхнувшись, произнесла: − Он высокий, широкоплечий мужчина, около… сколько ему, папа?

− Я полагаю, около тридцати.

− Около тридцати… лицо не простодушное и не красивое, ничего замечательного… не вполне джентльмен, как и следовало ожидать.

− Не грубый, хотя и простой, − добавил отец ревниво − ему не нравилось, что дочь недооценивает его нового друга.

− О, нет! − воскликнула Маргарет. − Он смотрит так решительно и властно, что какими бы ни были черты его лица, оно не может показаться грубым или простым. Я бы не стала заключать с ним сделку, он выглядит очень непреклонным. В общем, человек, который самой природой предназначен для своего места, проницательный и сильный, прирожденный торговец.

− Не называй Милтонских промышленников торговцами, Маргарет, − попросил ее отец. − Это разные вещи.

− Разные? Я применяю это слово ко всем, кто так или иначе связан с продажами, но если ты думаешь, папа, что это неправильно, я не буду больше так говорить. Но, мама! К слову о грубости и простоте: ты должна подготовиться, чтобы увидеть наши обои в гостиной. Розовые и голубые розы с желтыми листьями! И очень тяжелый карниз по всей комнате!

Но когда они переехали в свой новый дом в Милтоне, старые обои были убраны. Владелец дома принял их благодарность очень спокойно, и позволил им думать, если им так нравится, что он уступил их вежливым просьбам. Не было никакой особенной нужды говорить им, что вся учтивость мистера Хейла не имела в Милтоне той власти, какой обладало краткое и резкое указание мистера Торнтона, богатого промышленника.

Глава VIII

Домашние заботы

«И это дом, дом, дом,

Дом, где я буду жить».

Мэтью Арнольд

Новые светлые обои немного примирили их с Милтоном. Но требовалось большее − то, чего они не могли себе позволить. Когда миссис Хейл приехала в новый дом, наступило время густых желтых туманов, застилавших долину и широкий изгиб реки, который прежде был виден из окна.

Маргарет и Диксон два дня распаковывали вещи и обустраивали комнаты, но в доме все еще царил беспорядок. А снаружи густой туман подкрадывался к окнам, заплывал в каждую открытую дверь, клубился под потолком душными белыми завитками нездорового воздуха.

− О, Маргарет! Мы будем жить здесь? − спросила миссис Хейл в полном смятении.

Унылый тон, которым был задан вопрос, болью отозвался в сердце Маргарет. Она едва заставила себя ответить:

− О, туманы в Лондоне иногда намного хуже!

− Но тогда ты знала, что ты − в Лондоне, а рядом твои друзья. Здесь же… мы одиноки! О, Диксон, что это за место!

− В самом деле, мэм, я уверена, оно кого хочешь доведет до могилы, едва ли кто выживет здесь! Мисс Хейл, для вас это слишком большая тяжесть.

− Совсем нет, Диксон, спасибо, − ответила Маргарет холодно. − Самое лучшее, что мы можем сделать для мамы − подготовить ее комнату, чтобы она могла лечь спать, а я пойду и принесу ей кофе.

Мистер Хейл также был подавлен и ждал сочувствия от дочери.

− Маргарет, я убежден, что это нездоровое место. Что, если твое или мамино здоровье ухудшится? Жаль, что я не поехал в какой-нибудь сельский край в Уэльсе, здесь, действительно, ужасно, − сказал он, подходя к окну.

Но пути назад не было. Они обосновались в Милтоне и должны стойко переносить капризы погоды. Более того, казалось, что другая жизнь скрыта от них этим густым туманом. Только вчера мистер Хейл подсчитал, во сколько обошлись им переезд и две недели, проведенные в Хестоне, и нашел, что потратил почти все свои небольшие сбережения. Нет! Они уже здесь, здесь и должны остаться.

Ночью, когда Маргарет поняла это, она долго сидела в темноте, оцепенев от горя. Тяжелый пахнущий дымом воздух витал по ее спальне. Высокое и узкое окно комнаты смотрело на пустую стену соседнего дома. Она едва проступала сквозь туман и казалась огромной непреодолимой преградой, скрывшей от них надежду. В спальне Маргарет был беспорядок − все свои силы она потратила на обустройство комнаты матери. Маргарет присела на ящик и с болью в душе подумала о том, что ярлык, прикрепленный к нему, надписали еще в Хелстоне − прекрасном, любимом Хелстоне! Она глубоко задумалась, и тут, к счастью, вспомнила, что получила письмо от Эдит, которое не успела прочитать до конца в суматохе утра. Эдит рассказывала об их прибытии на Корфу, о путешествии по Средиземному морю − о музыке и танцах на борту корабля. Веселая новая жизнь открывалась перед юной миссис Леннокс. У нее был дом с балконом, выходящим на белые утесы и глубокое синее море.

Эдит писала легко и красиво, но не умела создавать на бумаге яркие образы и живые картины. Она не смогла уловить характерные особенности пейзажа, но перечислила достаточно беспорядочных деталей, и Маргарет все же удалось представить себе виллу, снятую капитаном Ленноксом, стоящую высоко на крутой скале, над самым морем. В последние дни этого года они, казалось, только и делали, что плавали на лодках и устраивали пикники на берегу. Вся жизнь Эдит на свежем воздухе проходила в удовольствии и радости и была подобна высокому голубому небу, безоблачному и чистому. Ее муж вынужден был посещать строевую подготовку, а она, как самая музыкальная из жен офицеров, по просьбе капельмейстера была вынуждена переписывать последние новинки английской музыки − это оказались их самые суровые и тяжелые обязанности. Эдит выразила робкую надежду на то, что если и в следующем году полк остановится на Корфу, Маргарет сможет к ней приехать и погостить подольше. Она спрашивала Маргарет, помнит ли та, как год назад в тот же день лил дождь, и как она не хотела надевать свое новое платье, чтобы пойти на этот глупый ужин, и как промочила и забрызгала подол, пока они ехали в экипаже, и как в том доме они впервые познакомились с капитаном Ленноксом.

Да! Маргарет хорошо помнила тот день. Эдит и миссис Шоу поехали на ужин. Маргарет присоединилась к ним вечером. Роскошный прием, дорогая и красивая мебель, огромный дом, тихая, спокойная непринужденность гостей — все эти воспоминания живо пронеслись перед ней, и она с удивленным вздохом вернулась в настоящее. Спокойное течение той старой жизни закончилось, без какого-то знака, говорившего, где свершилась роковая перемена. Привычные застолья, визиты, покупки, танцевальные вечера, все ушло, ушло навсегда. Эдит и тети Шоу тоже больше не было в Лондоне, поэтому она даже меньше скучала. Она сомневалась, что кто-либо из ее прошлого окружения думает о ней, кроме Генри Леннокса. Маргарет знала, что он тоже будет стараться забыть ее из-за боли, которую она ему причинила. Она слышала, как он часто с гордостью говорил о своей силе воли, благодаря которой он был способен заставить себя забыть о том, что причиняло ему неприятности. Потом она представила, как все могло бы случиться. Если бы она на самом деле любила его и приняла его предложение, то перемена взглядов отца и изменение его положения в обществе были бы с раздражением приняты мистером Ленноксом. С одной стороны, для нее это оказалось бы горьким разочарованием, но она смогла бы его вынести, поскольку знала, что намерения отца чисты, это придало бы ей сил примириться с его ошибками, хотя, возможно, она и говорила бы о них с осуждением. Но светские толки о странном поступке мистера Хейла угнетали и раздражали бы мистера Леннокса. Как только Маргарет поняла, как все могло бы быть, она почувствовала благодарность за то, что этого не случилось. Сейчас они бедны, но хуже уже не могло быть. Когда пришли письма от Эдит и тети Шоу, то вся семья храбро восприняла их удивление и смятение. Маргарет поднялась и начала медленно раздеваться, чувствуя наслаждение от того, что может позволить себе не торопиться после такого суматошного дня, хотя было уже поздно. Она уснула, надеясь, что новый день принесет облегчение телу и душе. Но если бы Маргарет знала, сколько времени пройдет, прежде чем придет облегчение, она бы упала духом. Время года было неблагоприятным как для здоровья, так и для оптимизма. Ее мать сильно простудилась, и Диксон было явно не по себе, хотя Маргарет не могла больше обижаться на нее, пытаясь беречь ее и заботясь о ней. Они не могли найти девушку в помощь Диксон − в Милтоне все работали на фабриках. Тех же, которые обращались к ним, Диксон распекала за то, что они считали, будто им можно доверить работу в доме джентльмена. Поэтому Хейлам пришлось держать приходящую уборщицу. Маргарет хотела послать за Шарлоттой, но сейчас им было не по средствам держать такую хорошую служанку, да и до Хелстона было слишком далеко.