Если на похоронах подойдет к вам господин или дама и скажут с унылым видом: – "Что ж делать! все мы смертны!..." или: "как быть! никто не минует этого!..." или: – "Что ж делать! все мы там будет!!..." почти наверняка заключайте, что к вам подходили тупицы.
Перейдем теперь к меланхоликам. Меланхолик – который сознает, что он скучен и потому избегает общества, не может иметь места в этой статье, исключительно посвященной лицам, навязывающим себя и всякому жестоко надоедающим.
Здесь, следовательно, идет речь о меланхоликах другого разбора. К вам является господин очень чисто одетый, очень скромного, тихого вида; он вяло раскланивается, вяло опускается в кресло, начинает вертеть шляпу между коленями и молчит; молчит час, другой, третий, изредка разве, и то весьма лаконически, отвечая на вопросы и скрепляя слова свои грустной улыбкой. – "Что с вами, спрашиваете вы: – вы нездоровы?..." – "Нет-с, ничего... я так!..." – и снова молчание. На другой день господин снова является, снова садится в кресло и снова молчит; на третий день тоже. – "Что за черт! думаете вы: – чего же ему от меня надо?..." Ему ничего от вас не надо; но вам его представили, вы случайно с ним познакомились, и он считает своим долгом посещать вас, посидеть час-другой на вашем кресле. Быть может кресло ему понравилось, быть может, вы сами; меланхолик никому не говорит об этом. Как только меланхолик пускается в объяснения, он получает название плаксы. – "Боже мой, что с вами?!." восклицаете вы, пораженные глубоким унынием, написанным в чертах N*. – "Ничего, возражает протяжно заунывным голосом N*: – ничего... так, знаете ли... грустно как-то!..." – "Но отчего же грустно?" – "Так, знаете ли... Когда посмотришь на жизнь... подумаешь обо всем этом..." – "Ну так что ж?" – "Невольно уже тогда как-то грустно делается..." Другого объяснения не ждите. Замечательнее всего, что плаксы-меланхолики посещают всевозможные гулянья, собрания, театры; вы всегда найдете их там, где происходит веселье; какая у них цель при этом – неизвестно. Встретьте плаксу на иллюминации; заметьте ему, что лицо его кажется вам унылым, расстроенным и спросите, почему так? – "Чему же веселиться? возразит он. – Боже мой, неужто вы веселы! Подумайте только! сколько все эти шкалики[28], вся эта иллюминация стоит денег! сколько труда! суета!... и к чему все это?... К чему!... Для одного мига! для одного часа!..." В саду на Минеральных водах плакса прогуливается, как бы замышляя самоубийство: "Чему беснуется вся эта толпа? говорит он, распуская нюни: – взгляните, стеклась она сюда со всех концов Петербурга; суетится, скачет, прыгает... Что могло привлечь ее сюда? Что?..." – "Но сами-то вы зачем приехали?" – "Так, знаете ли, грустно как-то было... взял да и поехал..." Плакса не пропускает ни одной аллеи публичного сада, ни одного закоулка; он останавливается перед каждым балаганом, каждым зрелищем, каждым оркестром; но лицо его остается неизменно расстроенным и как бы всегда сказать хочет: – "Боже, что за пустота! и это называется у них весельем!!.."
Говоря о скучных людях из породы плаксивых, мы не ошибемся, кажется, если присоединим к ним мнимых больных, людей, наводящих нестерпимую скуку жалобами о своем животе, колотьях и нервическом расстройстве.
Мнимый больной тот же лгун, но только лгун с убеждением; лгун тем более несносный, что предмет его лжи уже сам по себе не имеет ничего занимательного. И наконец, какое вам дело до его убеждений? – вы их не разделяете; питаете даже в душе вашей твердую уверенность, что они ни на чем не основаны. Но жалобы мнимого больного занимают может быть последнюю роль в той скуке, которую он на вас наводит. Нет существа более пристрастного, более близорукого в отношении к самому себе, как мнимый больной; ничтожнейшему из них кажется непременно, что внимание целого мира должно быть устремлено на его печень и легкие; он возмущается, когда не падаете вы в кресло и не приходите в ужас, слушая рассказ о колотье в боку, или остаетесь равнодушны при известии, что он дурно спал вчерашнюю ночь. Вместе с тем, мнимый больной сам приходит в ужас и падает в кресло, когда делаете вы замечание о цвете его лица, прыщик на носу и тому подобное. Скучнее всего, что мнимый больной жалуется всегда почти на ту часть своего организма, которая более всего здорова.
Один жалуется на боль и слабость в ногах, говорит, что не может иначе прогуливаться, как в карете; а между тем, смотришь, он ежедневно делает десять верст бегая вокруг бильярда. У другого ежедневно являются припадки холеры; он вечно в какой-то тревоге, вечно рассказывает историю о том, что желудок его не варит вот уже скоро пять лет; а между тем, не видали вы еще человека, который так страшно пугал бы вас своим обжорством: за завтраком съедает он две котлетки, фунт сливочного масла и полную тарелку жареных грибов!
Верьте им после этого и не смейтесь над ними!
Между плаксами и меланхоликами остается еще большой пробел: мы ничего не сказали о мнительных канючках, попрошайках, постных рожах, и еще многих других; но всего не усмотришь, не перескажешь. Перейдем к чувствительным и сентиментальным.
Все чувствительные и сентиментальные, по большей части, добрейшие люди; они одарены прекраснейшим сердцем и мягкою, нежною душою; но чувствительность, точно так же как и мечтательность, хороша и безвредна, в смысле скуки, тогда только, когда не переходит за предел. "От прекрасного до комического, или, пожалуй, до несносного один шаг."
Скучных чувствительных людей можно разделить на два главные разряда: на счастливых и несчастливых; потом являются еще подразделения: липкие чувствительные люди и смиренные.
Липкими принято называть смертных обоего пола, которым свойственно внезапно полюбить встречного и поперечного и прилипать к нему сразу всем сердцем, всей душою и всеми своими чувствами. Название липких основано, впрочем, на том, я полагаю, что руки особ этого разбора сохраняют постоянно какое-то влажное, липкое свойство; по всем вероятностям, такое свойство дается природой нарочно с тою целью, чтобы отличить их от других людей. А, впрочем, не знаю; известно мне только то, что когда липкий счастлив, влажность рук его несравненно меньше чувствуется; это потому, может быть, что он реже тогда жмет вашу руку. Липкий любит предаваться мечтаниям, любит припоминать минуту, час и мельчайшие обстоятельства, при которых он с вами познакомился; любит звать вас к себе, сажает вас между женою и детьми (и всегда на самом лучшем и мягком месте), и дает вам почувствовать, что считает вас не иначе, как членом своего семейства. Вы говорите, что думаете ехать за границу или желали бы сделать кругосветное путешествие: "Да, возражает он; – я сам мечтаю об этом! К несчастью, обстоятельства не позволяют мне осуществить любезнейшей мечты моей; а то, как бы хорошо было! Мы поехали бы вместе! Вместе бродили бы всюду... вместе бы наслаждались!... вместе делили бы бури и опасности... Не правда ли, как это было бы приятно!..."
Сентиментальный человек, который недоволен судьбою, хандрит или чувствует себя несчастным, еще прилипчивее, и, следовательно, еще скучнее. Сделавшись предметом его дружбы или расположения, вы превращаетесь в жалкую жертву. Вы садитесь за стол, он садится рядом; перешли после обеда на диван, он располагается у вас под боком; идете к окну или гулять, – и он за вами. В первый же час вашего знакомства, он легкими намеками объяснит вам, как несчастлив он в своем семействе; как постоянно сокрушает его мысль, зачем он женился, и проч. Вздохи и знаки нетерпения, которые выказываете вы при этом, объясняет он участием к себе; он думает, что нашел, наконец, сострадательную душу, нашел истинно доброе, благородное сердце, способное понимать горести ближнего и сильно ему сочувствующее. Вы, между тем, по мере того, как усиливаются излияния, вы ясно начинаете понимать, почему жена покинула его, почему друзья его проходят по улице и стараются не узнавать его.
