Наконец Локлан ступил внутрь и поднял над головой свечу.
Так и есть. Сана лежала на спине, головой к двери, неподвижно, словно мертвая, разметав в стороны руки, и только колыхание слишком большой для столь хрупкого тела груди свидетельствовало о том, что ее хозяйка все еще жива. Даже если она не спала и уловила появление Локлана, поза ее не изменилась. Она словно ждет смерти, подумал Локлан, и ей безразлично, откуда и когда та снизойдет к ней и заберет из этих мучительных оков.
– Я принес тебе еды, – с порога объявил он, втыкая свечу в железный подсвечник на стене чулана.
В ее мерцающем свете распростертая на полу девушка как будто извивалась, приглашая разделить с ней это странное ложе.
Локлан открыл сумку и переложил ее содержимое на коврик, находящийся в пределах досягаемости пленницы. Глиняную же бутыль с вином откупорил и, присев на корточки, наклонил горлышком над сомкнутыми губами девушки. Он не знал наверняка, спит она или следит за его действиями. Глаза ее были закрыты, движения под опущенными веками не прослеживалось.
Первые же капли влаги заставили запекшиеся губы приоткрыться, после чего Сана принялась жадно глотать вино до тех пор, пока ни захлебнулась. Закашлявшись, она только сейчас открыла глаза, покосилась на того, чьи руки сжимали полупустую бутыль и одним рывком перекатилась на живот.
Локлан отпрянул, ожидая нападения, но у девушки хватило сил лишь на то, чтобы приподняться на локтях и оскалить зубы.
– Вон я положил тебе. Ешь. – Он отошел подальше, насколько позволяло узкое пространство чулана, предоставляя пленнице свободу выбора. – Думаю, тебе понравится не только колбаса. Нужно есть. Зачем морить себя голодом? А потом мы смоем с тебя грязь, и ты снова станешь похожа на человека.
Он не слишком отчетливо представлял себе, каким образом ему удастся заставить ее вымыться и при этом остаться в живых, однако мысль о бочке с мыльной водой и сидящей в ней девушке придала ему решимости.
– Ну, давай, жри, что тебе дают, и не вороти нос, хорена! – внезапно повысил он голос и испытав при этом прилив сладкого отвращения, не то к ней, не то к себе.
То ли окрик подействовал на девушку, то ли выпитое натощак вино – неизвестно. Известно лишь, что помутневший взгляд ее упал на коврик, и она молча поползла к нему, подтягиваясь на локтях и издавая какие-то горловые звуки, мало похожие даже на слова ее языка. Пока она ползла по полу эти жалкие шаг или два, Локлан лишний раз смог удостовериться в том, что тело ее, хотя и хрупкое да еще ослабленное голодом, хорошо развито, руки и ноги играют мускулами, каких не встретишь ни у одной здешней женщины, а тяжело покачивающаяся под рваной во многих местах безрукавкой из вывернутой внутрь мехом шкуры грудь наводит на мысли, которые едва ли достоин испытывать потомок Дули к своей беспомощной пленнице. Тем не менее сознание ее беспомощности только еще сильнее ударило хмельной волной ему в голову, как будто вино из бутыли выпила только что не она, а он сам.
Не успела девушка дотянуться до коврика, как Локлан нагнулся и ловко убрал его, оттянув подальше от ее грязных, дрожащих пальцев.
Девушка зарычала.
Локлан отпустил край коврика и стал наблюдать, что она предпримет дальше, согласится ли на эту унизительную игру или гордо отвернется от принесенных угощений и будет дальше морить себя голодом.
Сена, похоже, забыла про гордость. Не отрывая глаз от пола, она поползла следом за ковриком и ползла до тех пор, пока натянувшаяся на ноге цепь ни заставила ее несколько раз дернуться и остановиться.
– Если ты хочешь получить эту еду, тебе придется слушаться меня, хорена, – сказал Локлан снова садясь на корточки и наблюдая за искаженным ненавистью лицом пленницы. – А для этого тебе придется понимать, что тебе говорят: я не намерен ради этого учить твой дикарский язык.
Она как-то странно посмотрела на него, маска ненависти сменилась гримасой боли, и девушка неуверенно, но совершенно отчетливо произнесла:
– Сана хочет есть…
– Я знал, что ты прекрасно меня понимаешь! – Локлан вскочил на ноги и с восторгом уставился на распростертое перед ним тело. – Вы все прекрасно нас понимаете и только делаете вид, будто у вас свой собственный язык! Мерзкие шеважа! Водить меня за нос вздумала! Ишь ты! Думала, я с тобой играть намерен? Ты у меня еще не так разговоришься, хорена!
– Дай есть…
Он ногой пододвинул к ней коврик. Девушка набросилась на разложенное на нем скудное угощение и проглотила все, почти не разжевывая. Перевалившись на бок, громко рыгнула и потянулась к бутыли. Локлан было снова опередил ее, собираясь продолжить эту спонтанно начатую забаву, однако почувствовал на щиколотке цепкое объятье сильных пальцев: девушка держала его за ногу и не собиралась выпускать.
– Дай пить!
Он протянул ей бутыль. Она отпустила его ногу и снова приникла губами к узкому горлышку. Вино потекло по ее дрожащему подбородку, по шее, оставляя грязный след, в глубокую ложбинку на груди, от которой Локлан не мог оторвать взгляда.
Допив вино до последней капли, девушка ошалевшими глазами посмотрела снизу вверх на своего выжидательно застывшего над ней мучителя, еще раз смачно срыгнула, расхохоталась и, позванивая цепью, отползла к стене. Там она свернулась калачиком, прикрыла веки, потянула носом и расслабилась. Раздосадованный подобным поворотом дел, Локлан приблизился к ней и потрогал мыском ботинка голову девушки. Пленница пробормотало сквозь сон что-то невнятное и осталась лежать, подложив под ухо обе ладони.
Чего он ожидал? Выпить бутылку вина и не опьянеть настолько, чтобы забыть, где находишься! Пожалуй, этого не удалось бы и ему самому. К тому же она перед этим ничего не ела почти два дня. Тэвил! Ему всегда претило общество пьяных женщин. Ему становилось их жалко, и он понятия не имел, как к ним подступиться, пока они ни протрезвеют. Женщины в Вайла’туне пили мало, а те, что позволяли себе лишнего, делали это либо от отчаяния, либо с умыслом. Считалось что женщина, пьющая в присутствии мужчин, одновременно доверяет им и согласна на продолжение с ними отношений более откровенного характера, нежели ничего не значащий разговор или даже мимолетный поцелуй или рукопожатие. Он же предпочитал иметь дело с ничего не подозревающими девушками, которым можно шепнуть на ушко что-нибудь эдакое и потребовать решения прямо сейчас, на месте, не перекладывая ответственность на вино с его непредсказуемым воздействием или на пиво, от которого самое нежное любовное свидание может в любой момент оборваться непреодолимым желанием срочно справить нужду.
Сейчас она лежала у его ног, спящая и доступная, но пьяная и с ног до головы перепачканная пылью.
Локлан почувствовал, что возбуждается.
Ведь он может сделать с ней все, что ему взбредет в голову. А ему так многое хочется! Хочется так, как никогда не хотелось прежде, даже с той кареглазой девушкой с соломенными волосами, по имени, кажется, Шелта, что легко уступила его нежным домогательствам на прошлом празднике весны, и образ которой он долгое время хранил в своей памяти, так и не решившись продолжить эту спонтанно возникшую связь. Хранил до тех пор, пока верный Олак ни донес, что она замужем и ждет ребенка. Он даже показал Локлану ее мужа, который служил на заставе Граки дозорным и погиб от первой же стрелы атаковавших заставу шеважа. Почему он вспомнил про него? Наверное, потому, что у парня, лежавшего во рву со стрелой в груди была такая же рыжая шевелюра, как у этой вражеской лгуньи.
Выходит, она знает их язык! Стоило морить ее голодом, чтобы выяснить это. Откуда? Кто научил ее? Или же на самом деле все шеважа способны понимать речь вабонов? Может быть, не так уж далеки от истины те древние легенды, нелюбимые, если не сказать запрещенные в Вайла’туне, в которых дикари Пограничья предстают дальними сородичами вабонов, однажды утратившими веру и превратившимися в лесных изгоев, а потом и в злейших врагов? Он, Локлан, никогда раньше не разделял этих крамольных взглядов, но разве не стал он только что свидетелем косвенного доказательства их обоснованности? Уж одного этого будет вполне достаточно, чтобы отец одобрил его решение не придавать пленницу казни, а выведать у нее все возможные подробности планов шеважа и тем самым попытаться предотвратить надвигающуюся катастрофу. Поскольку Локлан верил в то, что отказывался понимать Ракли: воевать с дикарями по старинке, за счет одной только силы оружия и воинской дисциплины больше не удастся. Какими бы доблестными ни были герои вабонов, чьи культы проповедуются буквально на каждом углу, воодушевляя и зовя к подвигам их потомков, с тех пор мир изменился, и нужно искать новые пути, которыми новые герои прошли бы к новым сокрушительным победам над растущим и крепнущим врагом. И если не найти этих путей вовремя, казавшееся еще вчера невероятным может произойти уже завтра: полчища шеважа покинут чащи Пограничья и хлынут второй Бехемой на застывший в ужасе Вайла’тун, неготовый к противоборству этому живому наводнению.
