Харлин пожал плечами.
– Мне никогда не приходилось отвечать за то, что рассказывали вабоны на ночь своим внукам и внучкам. Признаться, я тоже про горы никаких сказок не знаю, а видел их, как, наверное, и все мы, разве что далеко за Бехемой. Однако, если ты не против, я продолжу, поскольку сгоревшие рукописи к моему рассказу отношения не имеют.
– Но, вита Харлин, вы же сказали…
– До этого я все никак не доберусь. Имей терпение дослушать до конца, маго. Первым делом я взялся за те свитки, которые были лишь отчасти подпорчены пожаром. Таковых оказалось большинство. Я распределил их между остальными писарями, и мы принялись за работу. Мне тогда достался вот этот самый свиток, который сейчас лежит перед вами, только оригинал его был изрядно опален по одному краю, а местами смола растопила чернила, и слова смазались. Я не сразу понял, с чем имею дело. Ведь это была третья часть рукописи о происхождении вабонов и первая, в которой упоминался Дули как наш родоначальник. – Харлин поднял руку, заметив, что оба слушателя вот-вот завялят его вопросами. – Если никто из вас никуда по-прежнему не торопится, я расскажу все по порядку. Раз уж начал говорить, не прерывайте по пустякам. Мне и так не слишком-то легко вспоминать эти не самые приятные события моей никчемной жизни, но почему-то я думаю, что настало время поделиться правдой с теми, кому я доверяю, и кто едва ли обратит ее против меня. Правда, я уже слишком стар, чтобы бояться новых преследований, а тем более смерти. Было бы кому завещать мое хранилище. И моего филина. – Он улыбнулся и продолжал: – Рукопись называется Сид’э, Река времени, как правильно сообразил Хейзит. Надо сказать, что исстари за ее пополнение отвечает старший писарь замка. Только он ведет летопись основных событий, происходящих с вабонами и потомками рода Дули. Мой предшественник, вита Фланн, говорил, что существует поверье, по которому ни один старший писарь не должен заглядывать в более ранние свитки летописи, соблюдая правило реки: в одну и ту же воду нельзя войти дважды. Все мы должны были писать дальше о том, что знаем и что видим, и не возвращаться вспять, чтобы лишнее знание не мешало нам понимать происходящее вокруг таким, какое оно есть. И вот после пожара у меня в руках оказался свиток, не имевший даже названия. О том, что это одна из ранних частей Сид’э я догадался лишь тогда, когда погрузился в чтение, точнее, переписывание. Первые летописцы не утруждали себя присвоению свиткам названий. Еще бы, они не могли знать, что начинают труд, который будет продолжаться из поколения в поколение! Лишь в самом конце рукописи я впоследствии обнаружил более позднюю приписку, сделанную, вероятно, вита Фланном, и почти размытую смолой. Она гласила: «Тут и заканчивается третья волна Сид’э».
Харлин поднял нижний край свитка с пола и продемонстрировал эту надпись, аккуратно выведенную теперь уже его собственной рукой.
– Но ведь вы же сказали, – не сдержался Хейзит, – что никто из ваших предшественников на посту старшего писаря не имел права нарушать поверье и заглядывать в то, о чем писалось в Сид’э до него!
– Да, это так, однако я думаю, что первым этот запрет нарушил сам Фланн. Хотя утверждать наверняка не берусь. Просто я очень хорошо помню, как он имел привычку называть отдельные свитки Сид’э «волнами».
– Кажется, я понимаю, что вы сделали дальше, – заговорил Фейли. Ему приходилось слышать о том пожаре, но он не знал всех этих подробностей. – Вы забрали у своих помощников все остальные части.
– А что мне оставалось делать? Они ведь не были посвящены в секреты старших писарей и привыкли исполнять то, что им велели. За это им неплохо платили и не требовали, чтобы они с утра до ночи махали мечами на ристалище. Тем их них, у кого я обнаружил недостающие свитки Сид’э, я сказал, что есть более важные рукописи, требующие незамедлительного восстановления. Признаюсь, я поддался этому искушению с легкостью, которой не ожидал от себя. Мне внезапно захотелось узнать то, о чем многие вабоны даже не догадывались. Мы ведь все считаем, что неплохо знаем нашу историю по песням сказителей и легендам, в которых сказка перемешана с реальностью. В моих же руках оказался первоисточник, хроника, изложенная сухим языком свидетелей описываемых событий. Вот, взгляните сами, что я, к примеру, имею в виду. – Он ловко переложил свиток так, чтобы всем была видна его середина, и стал водить по нему пальцем, читая вслух: – «Спустя две луны после отбытия Дули, Эриген взвалил на плечо свой лук и отправился по следам Руари». Что скажете?
– Действительно, суховато звучит, – согласился Фейли, для верности заглядывая через плечо, будто затем, чтобы лично убедиться в правильности прочтения.
– И вообще довольно странно, – добавил Хейзит.
– Ну-ка, ну-ка! – повернул к нему раскрасневшееся от возбуждения лицо Харлин. – Что еще необычного ты тут заметил?
– Просто мне всегда раньше казалось, что в тот последний поход, во время которого Дули погиб на Мертвом Болоте, они с Эригеном отправились вместе. Да и не вдвоем, а с отрядом лучших виггеров. Почему вы улыбаетесь? Разве не так?
Харлин сиял и не скрывал этого. Похлопав Хейзита по руке, он сказал:
– Фейли был прав, когда говорил, что тебе в наблюдательности не откажешь. – Хейзит не помнил, чтобы арбалетчик когда-нибудь хвалил его за это качество, а тем более – в присутствии старика, но промолчал, слушая дальше. – Но ты не заметил еще более странную на первый взгляд вещь, делающую этот рассказ совершенно не похожим на привычные нам сказки. Что такое «спустя две луны», как ты считаешь?
– Через два дня?
– Сначала я тоже так думал. Но потом пришел к выводу, что раньше время измерялось не просто лунами, а полными лунами. Ведь из полной луны довольно скоро получается серп, который никто луной не назовет. И если я прав, а на мою правоту указывают многие другие места в тексте, то между отъездом из замка этих двух героев прошло не меньше пятидесяти, а то и больше, дней. Согласитесь, за это время с Дули могло произойти все, что угодно, о чем Эриген, которого теперь обвиняют в предательстве, даже не предполагал.
– Но ведь это меняет всю историю! – воскликнул Хейзит, воспринимая услышанное как настоящее откровение и переглядываясь с внешне невозмутимым Фейли.
– История, к сожалению, уже изменена, – вздохнул Харлин. – История, которую по заказу Гера Однорукого, а теперь и Ракли, правит своей уверенной рукой старший писарь Скелли. Перед вами единственный свиток, где она изложена такой, какой застал ее я, без пропусков и вставок. И если кто-нибудь, кто сменит Скелли на его посту, заглянет в восстановленные после того злосчастного пожара рукописи, в этом самом месте он узнает, что Эриген отправился в поход вместе с Дули и что в решительный момент он повел себя как последний предатель и обрек великого друга на бесславную смерть. Разве не эту легенду рассказывают вабоны уже сегодня, хотя прошло не так уж много зим? Правда, этот пример не самый удачный, поскольку я тоже знал именно такое толкование еще с детства, поскольку оно лучше всего устраивало род Ракли. Но когда нужда заставила взяться за старые свитки, они воспользовались ею, чтобы исправить все лишнее. И я оказался всего лишь тем, кто обнаружил весь этот обман.
– И вы им не помешали? – Хейзит сел прямо на пол и водил отсутствующим взглядом по ячейкам.
– Помешал, – усмехнулся писарь. – Результат этого ты видишь перед собой. В то время я был наивен и недооценивал многих вещей. А папаша Ракли оказался прозорливым и спохватился почти вовремя. Сам он писать и читать не умел за ненадобностью, но насчет меня и моей молчаливой работы у него закрались кое-какие подозрения. Почему-то его выбор пал на Скелли. Вероятно, он решил, что парень несмышлен и безобиден настолько, чтобы выведать правду и при этом ничего толком не понять. Без моего ведома они вдвоем прошли в хранилище и стали разбираться, что к чему. Я так и представляю себе эту картину: старый Гер возвышается на стуле старшего писаря, а Скелли, устроившись у него в ногах, звонко читает ему плоды моих бессонных ночей. Например, о том, что у Дули, в отличие от общеизвестной легенды, была не одна, а целых две жены: Рианнон, от которой и берет начало род Ракли, и Лиадран, у которой от него тоже успел родиться сын.
