— Вероятно, один из семи святых целителей, — заметила Жюли. — Допустим, Сент Ивертен. От головной боли…

— О, чудесно! Так мы и скажем — от головной боли… Платите за лечение!

Мы не очень-то прислушивались к болтовне Флоппи. Ральф распаковал свои приобретения и, глядя в рот Лорану, старательно записывал.

— Редкость? Благодарю вас… У нас старые вещи тоже поднялись в цене. Мой знакомый вернулся недавно из Европы, так он… Правда, шатался два месяца, во Франции, в Испании… Забивался в самую глушь.

Кемперские фаянсовые тарелки прошлого века, расписанные листочками, медная доска солнечных часов, каменная мадонна, каменный всадник — усатый, с огромным мечом, на крошечной сутулой лошадке.

— Он выручил… Сколько, он не говорит… Солидно выручил.

— Конечно, — ответил Лоран машинально. — Вот это ближе ко мне. Восемнадцатый век.

— Деньги теперь маловато стоят, — продолжал Ральф глубокомысленно. — Дьявол распоряжается на бирже. Вещи надо иметь, землю, дом…

Флоппи развернула кружево головного убора и спросила, как надеть. Жюли прикалывала и вспоминала, как она, живя в деревне, одевалась в воскресенье по-местному, шла к мессе, а вечером на посиделки. Потом мы помогали укладывать коллекцию обратно в багажник.

Коллекция… Это добропорядочное слово раздавалось часто. Мы расстались довольные друг другом. Австралийцы трясли нам руки, Жюли розовела от похвал.

Отрезвление началось часа через три. Жюли вдруг произнесла в пространство, пожираемое «симкой»:

— Флоппи пустышка.

И пяток километров спустя:

— Он тоже не бог весть какой интеллектуал.

— Австралия, — отозвался Лоран. — Что ты от нее требуешь, капустка моя?!

В гостинице, за обедом, обсуждение возобновилось.

— По-твоему, — негодовала Жюли, — кто слушает тебя, развесив уши, ах, интеллектуал! Наш комплекс… А Ральф просто спекулянт.

— Ну, совушка моя, нет оснований…

— Где он набрал столько? У антикваров? Я не убеждена. Мог и стащить. Доказать, конечно, нельзя, но ты помнишь, как он выведывал, где лучше проехать. Обожаю, говорит, колесить по глухим местам, уйти в рыцарские времена. Стоит крест у дороги, отчего не прихватить — бизнес выгодный.

— Почему же непременно украл? — заступился Лоран, крайне расстроенный. — Мог купить.

— Предположим, купил. Ворованное…

— В конце концов… Не исключено — искусная подделка… Антиквар содрал, небось…

— Ты отлично знаешь, кочешок мой, что это не подделка. Признайся!

Мы замолчали все трое, пристыженно.

Встреча с австралийцами забылась не скоро. Сейчас я снова вижу их, перечитав свидетельство Пьера Жакеза Элиаса.

«Вот уже лет десять как идет в Бретани охота за старыми святынями. Охота, по-видимому, организованная и не идущая в сравнение с мелким воровством, наблюдавшимся в начале века. Ухитряются сорвать с голгофы, вытащить из ниши, стащить с обочины пустынного шоссе статуи из дерева, из камня. Ягдташем охотника неизменно служит багажник автомашины. И что потом? Украшают ли эти трофеи жилище беззастенчивого любителя или попадают в сферу черной коммерции?»

То и другое, очевидно.

Счастливая гавань

— Как дела?

— Идут.

— Ловится что-нибудь?

— Не ахти что.

— «Черный прилив» навестил вас?

— Нет, не дошел.

Как догадывается читатель, это новая попытка разговорить бретонского рыбака.

— Чуть-чуть не дошел, — прибавил он с усмешкой. — Можно считать, мы счастливые.

— Я нахожусь в Лерке, где у Жосленов летний домик — одноэтажный, со светелкой и толстой кирпичной трубой, торчащей из соломенного шлема. Вчера вечером я выбрался, шатаясь от головокружения, из скоростной «симки», проспал часов десять и утром ощутил дикое желание ходить пешком.

Век бы не знать машин…

Пешеходу в Лерки привольно: городок тихий, раскидан среди лесопосадок на голом песчаном берегу. Здесь суровая Бретань невзначай улыбнулась. Золотой полукруг пляжа сжат с обеих сторон скалами, и, где достигла берега нефть из разломившегося супертанкера «Амоко Кадис», там на бурых гранитных срезах еще видны мазки «черного прилива».

Где-то на утесе — «Башня мертвых». Некогда на ней зажигали огонь за упокой души рыбака, не вернувшегося с промысла.

— Душа моего прадеда летела домой, на свет, — сказал мне почти серьезно Франсуа Шеню. Я застал его за ткацким станком — потомок мореходов нашел призвание, необычное для мужчины.

— Мир наших предков был полон превращений. Камни оживали, живое становилось камнем… Живет все кругом, меняя обличья. Теперь посмотрите на узоры.

Он увлеченно доказывает, что его коврики, дорожки, скатерти крупной вязки не порывают с народной традицией. Открывает альбомы с образцами, просит сличить.

— Видите — в основе спираль, исконная кельтская спираль. Рисунок непрерывный, динамичный, волна за волной… Все варианты — лишь превращения спирали.

Поток орнамента — то плавный, то бурный и будто вспененный. Но вот узор иного рода — строка угловатых значков, напоминающих клинопись. Быть может, и в самом деле начатки алфавита.

Покупателей у Франсуа почти нет. Но скоро сезон отпусков, народу в Лерки прибудет. А пока пляжи, обдуваемые прохладным ветром, безлюдны, и единственное бойкое место — порт. Маленький и какой-то легкомысленный с виду — нет ни бетонной стенки, ни кранов. Был отлив, когда я вышел на набережную, суда обсыхали на песке, десятки судов, пестрая флотилия, сдавшая свою добычу. Прилив подбежал, поднял их, и они потянулись на лов — «Дельфин» и «Радуга», «Хлыст морей» и «Котенок», «Прометей», «Упрямец», «Грозный»…

Два раза в сутки море набегает и откатывается, и два раза расходятся по своим участкам одномачтовые кораблики с потешными кличками — совсем недалеко от земли. Давно миновало время, когда зажигали огонь на «Башне мертвых». Промысел тут прибрежный, а случись буря, моторно-парусные кораблики быстро спрячутся в бухте. Поистине — божественная гавань… Добывают здесь знаменитые ракушки сен-жак и «морских пауков» — длинноногую породу крабов, тоже ценимую гастрономами. Это не треска, не сардинка, ради которых надо меряться силами с океаном.

Ракушки очень красивы — розовые, ребристые створки в форме веера, отличный сувенир. Я подбирал их на пляже, разумеется пустые, побывавшие в руках у ребятишек. Моллюски, размолотые со специями, фигурируют в сотнях рецептов французской кухни.

Наконец-то и я отведаю… Жослены сели за стол с видом друидов, приступающих к церемонии. Готовился акт посвящения новичка.

Я вонзил вилку в плотный, скользкий квадратик. Друиды смотрели на меня испытующе. Я вдумчиво задвигал челюстями, потом прикрыл глаза и закивал, изображая блаженство. Зрелище было, вероятно, глупое, и Жюли спросила мужа:

— Он не притворяется?

— По-моему, нет.

Деликатесный «фрукт» моря не поразил меня райскими вкусовыми ощущениями, но ведь я — недотепа — равнодушен к устрицам. Мог ли я огорчить милых моих друзей? Съел и прибавку, дабы устранить подозрения.

Есть неписаный закон гурманов — за едой говорить о еде. Обсуждать данный продукт со всех сторон. Я узнал, что Лерки — главный поставщик ракушек.

— Когда я был мальчишкой, — вздохнул Лоран, — они стоили гроши. Еда бедняков…

— После войны был один год изобилия, — сказала Жюли. — Ты помнишь? Лет двадцать назад…

Зима выдалась жестокая. Морские звезды, полипы гибли массами, а это самые прожорливые враги сен-жаков. И развелось их небывалое множество — рыбаки не успевали таскать. Понаехала публика из городов — адвокаты, хиппи, домашние хозяйки… Приспособление требуется нехитрое — драга, то есть сетка с граблями. Вози ее по мелководью и скреби песчаное дно. В тот год удачливый ловец набирал тонну ракушек за день.

Затем потянулись тощие годы. «Ракушечная лихорадка» разорила стойбище сен-жаков. До сих пор не оправились они от разбоя.

— По цене не уступают устрицам, — сетует Лоран. — Если не сумеем сберечь, станут музейной редкостью. Как, впрочем, и другие «фрукты» моря.