(1945)
Юлия Винер
Пережить войну на арийских документах
пережить войну на арийских документах
всегда помнить, что ты еврей
всегда помнить, что ты н е еврей
не носить старой грязной одежды и следить за ногтями и зубами
ведь известно, что евреи неряшливы и скверно пахнут
не носить новой нарядной одежды
евреи болезненно чистоплотны и любят модно одеваться
не носить бороды
большая борода отличительный признак еврея
не ходить гладко выбритым
сразу увидят еврея только что сбрившего бороду и пейсы
не быть слишком худым
по худобе узнают еврея бежавшего из гетто
не быть слишком толстым
ведь известно что еврей жиреет чужими трудами
не разговаривать громко
ибо евреи назойливы и крикливы
не разговаривать тихо
ибо евреи принижены и трусливы
не улыбаться и не смеяться
ведь известно что еврей радуется чужим неудачам
не вздыхать не жаловаться и не плакать
ведь еврей вечно недоволен и несчастен
не отводить взгляда при встрече с незнакомым человеком
ведь известно что у еврея нечистая совесть
никогда никому не смотреть прямо в глаза
ведь известно что евреи наглы и бесцеремонны
никогда никому ничего не предлагать
ведь еврей лицемерен и чрезмерно услужлив
никогда ничего ни у кого не просить
еврей вечно что-нибудь клянчит
говорить без еврейского акцента
еврей всегда говорит с акцентом
не говорить слишком чисто на местном языке
евреи замечательно подражают чужим языкам
не заботиться чрезмерно о жене и детях
все евреи образцовые мужья и отцы
никогда не приближаться к посторонней женщине
все евреи сластолюбивы и развратны
не искать приличной работы
еврей всегда норовит пристроиться на теплое местечко
не искать черной работы
белые руки сразу выдадут еврея
не сидеть без дела
евреи ведь известные лентяи и паразиты
не заводить своего дела
все евреи ловкачи торгаши и спекулянты
не вступать с людьми в разговоры
ведь эти евреи вечно во все лезут
не уклоняться от разговоров
евреи, как известно, необщительны и высокомерны
никогда не пользоваться уличным писсуаром
и не ходить ни в публичные дома ни в народные бани
еврей ведь панически боится обнажаться
ибо в голом виде легче всего распознать еврея
не ходить в церковь на богослужения
еврея узнают по неумению креститься
не уклоняться от посещения церкви
соседи отметят безбожника либо еврея
не быть на виду
ибо все евреи выскочки и честолюбцы
и не прятаться
ибо прячутся только евреи
не узнавать на улице ни рохале ни шломке
даже если их бьют и убивают
особенно если их бьют и убивают
а глянуть с легкой брезгливостью
и не торопясь идти своей дорогой
сжимая в кармане арийские документы
(1995)
Корнель Филиппович
Гениальный ребенок
Перевод с польского Ирины Подчищаевой
Игнасю Фишману было тогда десять лет, но выглядел он на шесть, от силы на семь. Когда раздался звонок в дверь, он в спальне на полу играл в солдатики. Дома никого не было — семейство Луковецких с Ромеком на неделю уехали в Каменку к родственникам, кухарка пошла в костел, а после должна была зайти на рынок за продуктами. Игнась встал, вышел в прихожую и спросил:
— Кто там?
— Почтальон.
Игнась подумал немного, но совсем недолго, потом сказал: «Сейчас, открываю!» — и, поднявшись на цыпочки, с трудом отпер дверной замок. В прихожую вошли двое в мундирах и один в штатском.
— Вы к папе? — спросил Игнась.
— К папе, к папе, — сказал по-польски штатский, огляделся и поспешно прошел на кухню, а из кухни, долго там не задержавшись, направился в спальню.
— Папы нет дома, они с мамой уехали в Ходоров. Не входите в грязных ботинках в комнату, там только что натерли полы, — сказал Игнась.
— Ах ты засранец, — сказал человек в штатском и ударил Игнася по лицу. Игнась упал, потом на четвереньках быстро отполз в столовую и забился под стол
— Вы тут укрываете еврея Фишмана! — заорал штатский.
— Сами вы, наверно, еврей, а у нас тут никаких евреев нету, — из-под стола подал голос Игнась.
— А ну вылезай! Говори, где еврей? — Штатский и два гестаповца вошли в спальню.
— Может, он где-то спрятался? — поразмыслив с минуту, ответил Игнась.
— Ну и где же он спрятался? — вкрадчивым, но довольно требовательным тоном осведомился штатский. Вероятно, подумал, что Игнась готов развязать язык.
— Я не знаю где, я только сказал: может быть.
Игнаций Фишман прервал свой рассказ, поскольку сидевший напротив господин де Тоннелье сморщился, как будто собирался заплакать. Но господин де Тоннелье вовсе не намеревался плакать, совсем наоборот — его, вероятно, разбирал смех, потому что на лице появилось что-то вроде улыбки. Он спросил:
