Литмир - Электронная Библиотека

Перед одним из дворцов, барочный фасад которого казался в сумерках молочно-белым, Фордеггер остановился:

— Красиво, — заявил он одобрительно, — чертовски красиво, ничего не скажешь.

— Красиво, — послушно повторил за ним голос Кнопфельмахера и напомнил ему, что он находится в сопровождении; в сопровождении еврея, совсем как издевательски посоветовал ему Качорский.

— Качорский сволочь. — С этими словами Фордеггер поплелся дальше. Он пытался восстановить в памяти сцену с Качорским, видимо, это ему удалось, потому что уже через несколько минут он опять остановился:

— Ты боишься привидений, Кнопфельмахер?

Как поступить с этим вопросом, Кнопфельмахер не знал. Лицо его оставалось пустым.

— Еврейских привидений. А? — пояснил Фордеггер и, когда и это не помогло, добавил, заговорщицки понизив голос — Пойдешь со мной ночью на Еврейское кладбище? К рабби Лёву?

Теперь Кнопфельмахер, кажется, начал понимать. А так как этот вопрос, чтобы дойти до его сознания, должен был спуститься на три ступеньки вниз, то и ответ взбирался на три ступеньки вверх. Первая — он уставился на Фордеггера, выпучив глаза и широко раскрыв рот, из которого вырвались не слова, а лишь тяжелое хриплое дыхание, да по огромному телу прошла дрожь. Затем он выпрямился, выпятил грудь, растопырил пальцы согнутых в локтях рук — почти тот же жест, что и раньше, на веранде пивной; но теперь он выглядел более угрожающим, казалось даже, будто Кнопфельмахер не убежать хотел, а наброситься на Фордегтера, который и вправду отступил и невольно потянулся к кобуре пистолета. Но Кнопфельмахер уже нагнулся за соскользнувшим наземь пиджаком, а когда опять перекинул его через руку, на лице его была всегдашняя улыбка человека, готового ревностно выполнить любое приказание.

— Да, да, — сказал он послушно. — На кладбище. Да, пожалуйста.

— Чтобы ты меня там убил? — на мгновение Фордеггеру стало не по себе, потом он прыснул со смеху, чтобы прогнать страх. — Ну я и испугался, Кнопфельмахер! А от испуга хорошо выпить еще пивка.

— Да, да, — согласился Кнопфельмахер и заключил, судя по дружескому тону, что снова начинается игра. — На кладбище.

— На кладбище. Пива.

— Пива?

— Да. Где тут можно быстренько пропустить кружку?

Кнопфельмахер закивал головой, сообщая таким образом, что знает местонахождение желаемого заведения. Он поднял указательный палец — на его языке это означало, что он почтительно берет руководство на себя, — и повернул направо к Влтаве. Фордеггеру, которого, по правде говоря, больше привлекали переулочки, поднимавшиеся к Градчанам, оставалось только бросить туда грустный прощальный взгляд. Топая рядом со своим провожатым, он несколько раз останавливался, собираясь все-таки повернуть обратно. Тем временем туман и сумерки застлали город таким плотным покрывалом, что крыши и башни едва проглядывали в полутьме. Фордеггер мог сказать себе, что он, пожалуй, ничего особенного не потерял. Он так себе и сказал.

— Ничего там нет особенного, — сказал он, окончательно отвернулся от Малой Страны и ускорил шаг, догоняя Кнопфельмахера.

— Теперь я еще должен бегать за евреем, — это была вторая фраза, которую он произнес — ворчливо, но отнюдь не в дурном расположении духа разговаривая сам с собой. — Сволочь Качорский.

На старинном здании ресторанчика, неподалеку от Карлова моста, что вел на Малую Страну, можно было разобрать, так же как над «Святым Томашом», немецкую надпись: «Три букета». Фордеггер отметил это с удовлетворением, но низкий сводчатый подвал с толстыми стенами и грубо выбитыми нишами направил его мысли (по какой-то смутной ассоциации) опять в сторону Качорского, и от этих мыслей он никак не мог отвязаться. Почему, сам не знал. То ли потому, что в кабачки с немецкими вывесками надо было спускаться, как в Альтнойшуль, или были тому причиной сходящиеся под острым углом крестообразные ребра готического свода, к которым здесь, в отличие от синагоги, не было добавлено пятое ребро?

— Кнопфельмахер, — сказал Фордеггер после того, как дважды заказал пиво и один раз сливовицу, — Прага — немецкий город, ты ведь это знаешь.

Кнопфельмахер этого не знал, но так как он привык по тону вопроса угадывать, какого ответа от него ждут, усердно закивал.

— Следовательно, мы находимся здесь в немецкой пивной. Можешь увидеть хотя бы по тому, что здесь потолок в форме креста… посмотри вверх, ты, обезьяна.

Кнопфельмахер посмотрел вверх и кивнул, что, однако, совершенно непредвиденно отвлекло Фордеггера и до такой степени спутало его мысли, что он забыл изложить следующий пункт своих рассуждений, а именно, пожаловаться, что немецкие пивные находятся в городе Праге в подземелье.

— А ты знаешь, Кнопфельмахер, почему у вас в Альтнойшуль в крестовине свода пять выступов?

Кнопфельмахер, как от него и ждали, мотнул головой; он мотнул бы головой и в том случае, если б понял вопрос и знал на него ответ.

— Ты этого не знаешь. Ты глупая обезьяна, ты просто идиот. Слушай, я тебе объясню: в крестовине пять выступов, чтобы она не выглядела как крест. Потому что евреи в еврейской синагоге не хотят иметь крест. Я знаю это от Тауссига. Тауссиг — высокообразованный человек и не врет. Просто подлость, что его у меня забрали. Всё эта сволочь Качорский. Я лично ничего не имею против евреев. Среди них есть и приличные. Например, Тауссиг, и ты тоже. Меня это устраивает. Мне наплевать, хотят они крест или нет. Пусть славится Иисус Христос. Хайль Гитлер! Будем здоровы! — Он поднял рюмку, но, обессилев от длинной речи и так и не отпив, поставил ее обратно на стол.

Кнопфельмахер напряженно слушал, и то, что он понимал из слов Фордеггера, ясно отпечатывалось на его лице: при упоминании Тауссига на нем появилось плачущее выражение, от имени Качорского он скривился от отвращения, а когда услышал похвалу себе, расплылся в благодарной ухмылке. Только при объяснении про пятый выступ лицо его осталось пустым.

Вообще-то Фордеггеру повезло, что он находился не в немецкой, а в чешской пивной, где никто, кроме Кнопфельмахера, не обратил внимания на его высказывания.

Несколько минут он сидел молча, потом кликнул кельнера, собираясь расплатиться. Но так уж получилось, что в планах его не было никакой твердости, и вместо того чтобы попросить счет, он заказал еще два пива и одну сливовицу. Когда Фордеггер вышел из пивной, над городом лежала ночь, но, несмотря на затемнение, густой тьмы не было, потому что небо сияло звездами, и луна в нем стояла почти полная. От звездной ночи в полнолуние темный город Прага казался очарованным и волшебным: на Карловом мосту вздымались черные тени статуй и крестов, королей и святых — здесь один, и там один, а вот там их сразу трое или четверо; обратившись друг к другу, они застыли в торжественных позах, а всех выше, на каменном постаменте, — покровитель всех мостов и всех богемцев Святой Непомук с предостерегающе поднятым пальцем. И совсем близко к берегу, что на Малой Стране, — Распятый на кресте и трижды повторенные благодарственные слова еврейскими буквами: фигура, воздвигнутая в знак покаяния одним евреем, который поначалу бесчестил Спасителя, — память о давно прошедших временах мракобесия и произвола.

— Ты можешь прочесть, Кнопфельмахер?

Фордеггер остановился и показал на надпись с правой и левой стороны распятия; он знает только немецкий перевод: «Свят, Свят, Свят Господь, предводитель воинств» — это ему сказал Тауссиг; пятый выступ — далеко не все, что он усвоил из этой специальной области, он не такой болван, как этот Кнопфельмахер, который стоит с опущенной головой и даже не пытается прочесть высеченную в металле надпись.

— Кодойш, кодойш, кодойш, Адонай цвоойс, — говорит Кнопфельмахер, не поднимая головы. Школьный древнееврейский с трудом сходит с губ, он никогда не произносил так много слов без остановки и никогда не говорил так громко и четко.

— Вот это да… Я удивлен. — Фордеггер смотрит на него, недоверчиво прищурив глаза. — Ну прямо настоящий ученый!

34
{"b":"814361","o":1}