Диана не проронила ни слова, позволяя Джанфранко досказать. Что бы ни говорил итальянец, она по-прежнему не видела в нём монстра, подобного сеньору Флоресу. Или же её несознательно тянуло к подобным мужчинам? Как там доктор Вольф говорил, про травмы?..
— Та же порода, разный окрас, — задумчиво продолжал тем временем Медичи. — Единственная моя гордость в том, что я не получал удовольствия от смерти. Это неприятная, грязная, но часто необходимая работа — так я тогда рассуждал. Никто не назначал меня палачом — я стал им сам. Мне некого винить. Это был мой путь к власти. И это не та дорога, которую мне хотелось бы разделить с вами, Диана.
— Я не спрошу, если вы не захотите, — негромко заверила она. — Важно не то, кем вы были. Важно то, кто вы сейчас. И насколько искренне стремитесь к новой жизни.
Джанфранко помолчал.
— Я держу зверя на поводке, — наконец отозвался итальянец. — Просто держу. Вот и вся моя заслуга, Диана.
— Но зачем-то вы это делаете? — почти потребовала Диана, подавшись вперёд. — Вы ведь изменились, вы сами говорили!
Внезапно стало неудобно, так, что Диана даже вспыхнула. Медичи признавал собственные ошибки и не отрекался от грехов — она сама искала ему оправдания. Зачем? Потому что отчаянно не желала плохо о нём думать?..
— Ничем не могу и здесь похвастать, Диана. Я отказался от старых преступлений лишь потому, что стало безопаснее вести дела в открытую. И я накопил достаточно капитала и опыта, чтобы делать это с умом. Никакого христианского раскаяния. Только холодный расчет.
Выстрел. Смерть. Боль и раскаяние…
Воспоминание, тщательно похороненное на дне памяти…
— Неправда, — тихо сказала Диана. — Есть что-то, что не даёт вам спать. То, в чём вы раскаиваетесь, и то, чего больше не повторяли.
Медичи резко выпрямился, но она успела поймать его руку, положив сверху ладонь. Подглядывать в чужие образы Диана не собиралась, но физический контакт помогал лучше видеть сердце человека. Интересно, так ли детектив Ллойд понимал, когда люди лгут?..
— Вы… живой внутри, — Диана запнулась, но продолжала, тихо и уверенно, вглядываясь в лицо Джанфранко, — и в вас осталось и сострадание, и желание помогать… и всё человеческое — оно живое… тёплое… Я просто… не сразу заметила.
Медичи усмехнулся, впервые — неуверенно.
— После сцены в гостиной — неудивительно. У вас очень хорошее зрение, Диана. Я ничего хорошего в себе не вижу.
Диана грустно улыбнулась.
— Хотите, я покажу, что такое — плохой человек? Чтобы вы больше не напрашивались на комплименты, Джанфранко.
Медичи помолчал, затем медленно сжал пальцы, захватив её ладонь в заложники. И так же молча кивнул.
Диана протянула другую руку, коснулась пальцами сухого, горячего виска. Прикрыла глаза, вырывая наружу самый ненавистный образ из всех, которые она похоронила в памяти.
— Сеньор Фидель Флорес, — почти неслышно прошептала она, утягивая Джанфранко в мир собственных воспоминаний.
…На улице жарко и безветренно. Не шевелится даже пыль, щедро прибитая кровью. Человек у столба давно мёртв: обезображенное лицо, гниющие на солнце раны, обрубленные пальцы, которые растаскивают сторожевые псы.
Она вскрикивает, отшатывается, но крепкие руки стискивают плечи, не позволяя ни отвернуться, ни убежать.
— Тебе неприятно, когда я касаюсь тебя, ниньо? — вкрадчиво раздается у самого уха. — Ты дрожишь… Мигель нравился больше? Это с ним ты переглядывалась в церкви, Дина? Ну что за непослушное дитя… Разве я непонятно сказал: ты ещё слишком мала, ниньо! И принадлежишь только мне… Видишь, что случается, когда ты огорчаешь отца?
Липкое ощущение страха, когда потная ладонь сеньора Флореса скользит по плечу. Отец никогда не бил её, не унижал — он наказывал других вместо неё. Вот только слишком часто упоминал, как похожа она становится на мать… то и дело приглаживая ладонью гладкие, как шёлк, смоляные волосы…
Потрясённые глаза напротив. Приглушённый рокот мотора. Мягкое покачивание и уютная полутьма.
— Святые небеса, Диана…
Она сморгнула последние воспоминания, мягко отстраняя пальцы от горячего виска. Медичи перехватил соскользнувшую ладонь, прижал к губам, на мгновение прикрывая глаза.
— Это не просто плохой человек. Это чудовище.
Диана выдавила улыбку сквозь слёзы, не поднимая глаз.
— Я называла его отцом. И долго верила в его доброту…
— Он ценил вас, — крепко перехватывая её ладонь, проговорил Медичи, припоминая чужие ощущения. — Стерёг, как драгоценность. И вы мирились с ним до тех пор, пока он не перестал на вас смотреть только как на дочь…
Глупо ждать милосердия от тирана. От человека, который построил власть на крови. Сейчас она это понимала. А тогда — ждала, что отец изменится. Верила, что у неё получится его спасти…
Столько лет, проведенных в ужасе и слепоте.
— Вот почему вы боитесь мужчин, Диана, — выдохнул итальянец, подаваясь вперёд. — Вы боитесь не за себя. Вы боитесь за них…
Диана ощутила только движение — а затем кольцо крепких рук, прижавших её к себе. И долгожданное облегчение, прорвавшееся беззвучными слезами. И сухие, горячие губы, коснувшиеся её волос.
— Вам не придётся бояться за меня, Диана, — шепнул итальянец, бережно придерживая её за плечи. — И я не стану держать. Чего стоит выбор, если вам его не оставляют? Я свой сделал — но не стану требовать того же от вас. Если вы откажете, я приму ответ. Потому что… если любишь, надо отпустить… А я люблю вас, Диана.
Сердце под ладонью. Лихорадочный ритм, как тогда, в гостиной. Диана подняла голову и замерла, вглядываясь в потемневшие глаза итальянца, даже в полумгле отдававшие синевой.
— И как часто вы говорили это девушкам, Джафранко? — слабо спросила она.
Итальянец не отвёл взгляда.
— Никогда.
Автомобиль подскочил на выбоине на дороге, затем заскользил на мокрой трассе. Луис, сдавленно ругнувшись, выровнял непослушный «Линкольн». А Диана обнаружила, что сидит теперь под боком у Джанфранко, прижавшись к нему всем телом, а крепкая рука по-прежнему бережно обнимает её за плечи.
— У меня были женщины, — так же спокойно признался Медичи. — Но ни одной, которой я готов был бы сделать предложение руки и сердца в первый же день знакомства.
Диана вспыхнула, но итальянец не позволил ей отвернуться, мягко коснувшись подбородка.
— Не переживайте, — негромко проронил Джанфранко. — Я знаю, что слишком рано. И что вы, вероятно, ответите сейчас отказом… Знаете, — вдруг усмехнулся итальянец, — покойная матушка велела мне искать будущую супругу там, где «положено находиться приличным девицам». В понимании матушки — это, конечно же, церковь.
Я тогда посмеялся, разумеется… Вы помните, где мы впервые встретились, Диана?
— На улице, — педантично уточнила она, слабо улыбаясь. — Перед храмом в Чайнатауне.
Медичи тихо рассмеялся.
— А я надеялся, что сентиментальная история поможет вам подумать, будто это судьба. Впрочем, мне уже почти полвека, на что я рассчитываю?
— Вам меньше, — приглядевшись, снова возразила Диана. — Снова ждёте комплиментов, Джанфранко?
Итальянец только восхищённо покачал головой, и синие глаза опасно сверкнули.
— Мне сорок пять.
— Могли не уточнять, — улыбнувшись, разрешила Диана. — Я не вижу ваш возраст, Джанфранко. Я вижу вас.
Медичи, кажется, даже дыхание затаил. Хотя ему ли волноваться? Опытный мужчина, который явно не в первый раз ведёт подобные беседы с девушками. Вот только и она больше не испытывала стеснения. Скорее, незнакомую лёгкость и пьянящее ощущение власти — здесь и сейчас — над удивительным мужчиной, который только что, кажется, позвал её замуж.
— И что же вы видите?
— Ваши глаза, — снова улыбнулась Диана, не разрывая цепи взглядов. — Очень красивые. Вы знаете, что синие глаза бывают у романтиков?
— Меня сложно в этом упрекнуть, — возразил итальянец.
— Может, просто обстоятельства складывались неподходящим образом? — великодушно предположила Диана. — Мне отчего-то кажется, что если бы вас подтолкнули в верном направлении, вы бы сейчас сидели на собственной вилле где-нибудь у берегов Лигурийской ривьеры и растили бы целую футбольную команду детишек…
