‘Тогда пошли! Если вы твердо решили умереть, следуйте за мной. И пусть Артемида и все остальные боги смилостивятся над твоей глупостью, хотя я думаю, что это маловероятно.’
Местность, которую нам предстояло преодолеть, была необъятной, гористой и густо поросшей лесом, а у подножия возвышенности раскинулись виноградники. Темп, который задал Гуротас, был рассчитан на то, чтобы наказать жену и дочь за их прежнюю дерзость и неповиновение его приказам. Однако они с готовностью ему соответствовали. Само собой разумеется, что я также был в авангарде охоты, держась на расстоянии позади двух королевских дам. Остальная часть охотничьего отряда, почти сотня человек, растянулась позади нас на несколько лиг тяжелого пути. Однако все они были в веселом настроении, большинство из них полагали, что рассказы о добыче были преувеличены, и что Лаконский кабан был средним безобидным существом, которое можно было убить дюжиной стрел и ударом копья. Большинство из них гораздо больше интересовались кувшинами с вином, которые свободно переходили из рук в руки.
Те немногие из нас, кто был в авангарде, нашли многочисленные свидетельства присутствия кабана. Огромные площади виноградных лоз были безжалостно выкорчеваны, а ирригационные каналы, кропотливо сооруженные крестьянами, разорваны. Вода стекала вниз по склону горы и возвращалась в реку в долине, откуда она брала начало, а оттуда ее несло прямо в море. Те виноградные лозы, которые не были опустошены кабаном, были коричневыми, безлистными и умирали от жажды. Крестьяне, отвечавшие за поддержание водных борозд, были слишком напуганы кабаном, чтобы работать на полях, и они забились в свои лачуги, боясь чудовищного зверя больше, чем Гуротаса.
Богиня Артемида не могла выбрать более уязвимую или опасную область империи Гуротаса, чем его винные земли, чтобы наказать его за высокомерие. Король любил свое вино почти так же сильно, как содержимое своих сокровищниц, и когда у него в руке была бутыль с жидкой красной магией, а другая - за поясом, он чувствовал себя полным человеком. Хотя управляющие земельными участками сообщили ему о масштабах разрушений, он все еще не мог представить себе их. Слышать об этом было одно, но на самом деле смотреть на это было совсем другое дело.
Он ехал впереди нашего охотничьего отряда, размахивая охотничьим копьем над головой и ругая богиню и ее приспешника. Я содрогнулся, услышав такие оскорбления в адрес дочери Зевса. Самым мягким из этих эпитетов был "ужасная и отвратительная ведьма-шлюха". Хуже всего было открыто обвинить ее в противоестественных отношениях с собственным диким кабаном. Картина, возникшая в моем воображении, была слишком ужасна, чтобы ее можно было представить, но и Техути, и ее любимая дочь Серрена находили ее необычайно забавной.
И вдруг их веселый смех внезапно оборвался другим, более страшным звуком, который почти оглушил нас всех. Гуротас натянул поводья и с испуганным видом огляделся по сторонам, и, признаюсь, даже я, не склонный к панике, был застигнут врасплох.
Я только один раз в своей жизни слышал что-то столь же угрожающее, и это было на берегах реки Нил в Эфиопии. Этот звук поднял бы волосы на затылке храбреца и, возможно, даже ослабил бы клапан его мочевого пузыря и клапан его дырки. Это был рев самца льва с черной гривой, только гораздо громче, чем в природе. По-видимому, моя голова сама собой повернулась в ту сторону, откуда раздался громовой звук.
Из-за опушки леса в верхней части виноградника показалась огромная приземистая голова, которая, казалось, принадлежала какому-то мифологическому существу. Она была покрыта вьющимися черными как смоль волосами. Его огромные уши были заострены и торчали вперед. Глаза у него были яркие и свиноподобные. Его морда была приплюснута на кончике, а ноздри вдыхали наш запах. Его клыки были такими длинными и изогнутыми, что острые как бритва кончики почти соприкасались над массивной головой зверя.
Он издал еще один львиный рев, и я понял, что это было творение прихоти богини, а не что-то от природы. Этот монстр, вероятно, мог бы кричать, как орел, или блеять, как козел, если бы захотел. Деревья в лесу прогнулись и опрокинулись, когда он небрежно оттолкнул их в сторону и вышел на открытое место. Его задние конечности были сильно мускулистыми, а спина поднималась в мохнатый горб между плеч. Он разрывал землю копытами, которые были во много раз больше, чем у диких буйволов, на которых я тоже охотился в верховьях Нила. Они подняли плотное облако коричневой пыли, которая окутала кабана и наделила его мистическим присутствием, подчеркивающим его угрозу. Затем внезапно он бросил свою огромную тушу в атаку вниз по склону открытого виноградника прямо на Гуротаса, выделив его, как будто узнал в нем главного врага своей госпожи Артемиды.
Тотчас же Гуротас вскинул копье и поскакал навстречу стремительному натиску кабана. Он издал дикий боевой клич, вероятно, больше для того, чтобы поддержать свою храбрость, чем чтобы напугать зверя, который ответил ему оглушительной какофонией хрюканья и рычания.
У кабана было преимущество в атаке с горки. Его громада была столь же непреодолима, как каменная лавина на склоне горы, разрушенная землетрясением. Когда они подошли друг к другу, Гуротас привстал в стременах и поднял тяжелое охотничье копье. Он швырнул его в зверя со всей силой своей правой руки, упроченной и закаленной в горниле многих битв. Бросок был безупречен. Копье пролетело точно и наполовину пробило лохматую шерсть и толстую шкуру зверя, глубоко войдя в грудную полость. Я мог только предполагать, что он, должно быть, пронзил его сердце и другие жизненно важные органы насквозь.
Однако кабан никак не отреагировал на глубокую и страшную рану, которую нанес ему Гуротас. Он не пошатнулся и не сбился с шага. Его скорость была непрекращающейся; рев его ярости был еще более оглушительным, когда он размахивал своей отвратительной головой со всем мастерством и силой палача, орудующего своим топором. Огромные изогнутые белые клыки сверкнули в воздухе и зарылись в грудь жеребца. Они прорвали кожу, плоть и кости в одной ужасной ране, которая открыла лошадь от центра груди, через грудную клетку и плечевую кость и вниз по боку, так что все ее жизненно важные органы и кишки вывалились из раны; затем клыки кабана разорвали кость ее задней ноги. Лошадь рухнула с двумя оторванными ногами. Гуротас тоже должен был лишиться ноги, но жестокость первоначального удара сбросила его с седла за мгновение до того, как бивни разрубили его коня на куски. Его отбросило далеко в сторону, но он приземлился на голову и, несмотря на шлем, потерял сознание.
Кабан не сводил глаз с поверженной лошади и продолжал яростно терзать ее. Я гнал свою лошадь вверх по крутому склону, но Техути была далеко впереди меня, набрасываясь на огромного кабана и сбитую лошадь без малейшей заботы о собственной безопасности. Серрена и Рамзес были на полдороге позади нее. Все дико кричали. Техути проклинала кабана за то, что он убил ее мужа, и угрожала ему собственной смертью, размахивая над головой синим мечом. Рамзес и Серрена подгоняли друг друга, обезумев от возбуждения, все их силы разума были брошены на ветер войны. Я кричал всем троим, чтобы они были осторожны, отошли от зверя и оставили его мне. Как обычно, никто из них не обратил ни малейшего внимания на мои приказы.
Техути подъехала прямо к кабану и, высунувшись из седла, полоснула его по сухожилию на задних ногах. В тот же миг кабан яростно отскочил назад, и его копыто зацепило запястье руки Техути. Кость треснула,и синий меч выскользнул из ее хватки. Боль, должно быть, была очень сильной, потому что Техути потеряла равновесие и упала с седла. Она упала под копыта огромного кабана, схватившись здоровой рукой за раненое запястье. Рамзес, ехавший рядом с ней, понял ее затруднительное положение и спрыгнул с седла. Хороший парень, он использовал свой импульс, чтобы броситься вперед, подхватить Техути на руки и скатиться вниз по склону поля вне досягаемости скрежещущих клыков и летящих копыт кабана.
