Мари Дьята пробыл на престоле четырнадцать лет — с 1361 до 1375 г. За эти годы упадок Мали стал уже совершенно очевиден. Конечно, отблески прежней славы еще падали время от времени на царствование Мари Дьяты II. Например, в 1366 г. мансу посетил претендент на марокканский престол Абд ал-Халим, потерпевший неудачу в борьбе с соперниками. Он, вероятно, надеялся получить от мансы помощь для дальнейшей борьбы. Но тот уже не располагал для этого никакими возможностями.

Историк Ибн Халдун очень резко отозвался о правлении Мари Дьяты II: он-де был извергом и тираном, он промотал сокровища, накопленные предшественниками. Что этот манса был не слишком симпатичной личностью, вполне возможно. Но дело, конечно, было не в этом. Просто ко времени его правления многие внутренние пороки политической и общественной организации Мали, не выступавшие прежде на поверхность, проявились с полной силой. И это было вполне закономерно. А залезать в казну мансе приходилось потому, что доходы резко уменьшились, данники начинали отпадать от Мали.

Главной причиной все ускорявшегося упадка государства было то, что крупные сановники и отдельные вассальные правители упорно старались освободиться от зависимости, стремились превратиться в самостоятельных государей. Основы этого заложил еще Сундиата, хотя, конечно, он не мог предвидеть такого развития событий. Предание рассказывает, что после победы над Сумаоро Сундиата на общем сборе всего своего войска роздал целые области своим ближайшим сподвижникам, обязав их только платить дань и выставлять по требованию мансы вспомогательные военные отряды. К чему это повело почти немедленно, мы видели на примере Факоли Курумы, которого пришлось лишить владения всего через год.

Но пока продолжался территориальный рост государства, у высшей малийской знати (да и у военных чинами поменьше) не было особых причин выступать против центральной власти. Ведь сильная центральная власть была необходима для успешного осуществления широкой завоевательной программы. А завоевания увеличивали фонд свободных земель, и за счет этого фонда мансы жаловали своим воинам земельные участки, население которых обязано было платить дань уже не казне, а новому владельцу. Здесь, в Западной Африке, на краю тогдашнего цивилизованного мира, историческое развитие шло тем же путем, как, скажем, в Египте или в Европе. Оставались, конечно, местные особенности — ими были прежде всего многочисленные следы родового, доклассового общества, которых давно уже не оставалось ни в Западной Европе, ни у большинства народов Ближнего Востока. Особенности эти замедляли развитие, часто они маскировали совершенно новые явления, прикрывали их древними формами общественной и хозяйственной организации. Но смысл развития оставался тот же: возникало, росло и крепло классовое, феодальное по своей сущности общество. И внутри него действовали те же законы, что и в любом другом феодальном обществе.

Одной из таких закономерностей и было стремление отдельных владетелей обособиться, раздробить единое государство на множество мелких княжеств. И как только прекратились завоевания, отпала надобность в существовании единого государства и центробежные стремления аристократии немедленно проявились во всей их полноте. А завоевывать было больше нечего: на юге захват золотоносных Областей сулил прямые невыгоды из-за сокращения добычи металла, а кроме того, Мали и в лучшие-то времена бессильно было справиться с моей; на севере и на востоке соседей надежно прикрывала от малийских войск пустыня, да к тому же как раз в конце XIII и в XIV в. очень усилился восточный сосед — государство Канем-Борну, центр которого лежал на западном берегу озера Чад.

Раздача земель военачальникам еще больше увеличивала влияние верхушки клановых рабов: они превращались в настоящих феодальных владетелей. А став ими, «начальники рабов» стремились сделаться самостоятельными ничуть не меньше, чем, скажем, родня мансы. И в итоге власть царя делалась все более и более призрачной, а сам он понемногу превращался в игрушку в руках дравшихся между собой группировок знати.

И когда Мари Дьята II умер, его сын и преемник Муса II оказался фактически пленником одного из своих военачальников, которого тоже звали Мари Дьята. Манса находился под стражей и ни к какому участию в делах государства не привлекался — Мари Дьята вершил все дела один. Вероятно, его вдохновлял при этом пример почти столетней давности — Сакура. Так, он, следуя примеру своего предшественника, попытался вновь подчинить малийской власти отпавшие было владения на востоке. Увы! Времена были уже не те: Мали очень ослабло, войска было недостаточно, да и боевые качества его резко упали. И попытка возвратить под власть номинального мансы медные рудники в Такедде, к северо-востоку от Гао, закончилась полным провалом. А ведь еще при Ибн Баттуте вывоз меди составлял важную статью доходов казны!

Но Муса II оставался мансой хотя бы по видимости. А вот его преемнику, Магану II, повезло гораздо меньше: на престол он вступил в 1387 г., а всего через год некий Сандиги, которого Ибн Халдун называл арабским словом «везир», т. е. «помощник, министр», сверг мансу с престола и сам занял его место. Здесь интересно вот что: «Сандиги» — не собственное имя, как полагал Ибн Халдун, а название должности. Малинкское слово «сан-тиго» означает «начальник» — в данном случае «начальник рабов».

Как видите, пример Сакуры продолжал вдохновлять честолюбцев из числа командиров рабской гвардии — они по-прежнему рвались к царской власти. Но у узурпатора оказалось много соперников: продержаться у власти он смог всего несколько месяцев. По истечении этого срока его убил какой-то «человек из числа родных Мари Дьяты», сообщает Ибн Халдун, причем так и остается неясным: то ли идет речь о мансе Мари Дьяте, то ли о временщике Мусы II. Однако после этого убийства прошло не меньше года, прежде чем на престоле Мали оказался манса Маган III — династия Кейта была восстановлена (Ибн Халдун считал Магана потомком Сундиаты). Но для достижения такого благого результата понадобился год или даже полтора. И в течение всего этого времени «начальники рабов» клана Кейта дрались между собой: каждый надеялся захватить царскую власть.

Несмотря на упадок авторитета и военно-политического могущества Мали, к началу XV в. в составе государства еще сохранялись почти все важнейшие его области. Даже беспокойные сонгайские вассалы еще считали себя номинально зависимыми от Ниани, хотя на самом деле давно уже были вполне самостоятельны. Но малийское государство уже не в состоянии было удержать под своей властью все эти земли.

С начала XV в. Мали начало терять одну область за другой. Вновь оживились моей: в 1400 г. район озера Дебо подвергся их опустошительному набегу. Сонгайские правители Гао теперь сами перешли в наступление. Почти одновременно с моей предводитель сонгаев Мухаммед Дао совершил набег на малийские владения. Несколько лет спустя другой сонгайский царь, Сулейман Дама, разоряет область Мема. Наконец, в 1433 г. туареги, которых уже не сдерживала больше угроза малийских карательных экспедиций, захватывают Уалату, Араван и Томбукту — это означало, что участию Мали в транссахарской торговле приходит конец. А окончательно вытеснил Мали из этой торговли сонгайский царь — сонни^[9] Али Бер, с которым мы не раз еще встретимся в дальнейшем. Через 35 лет, в 1468 г., его отряды овладели Дженне и Томбукту. В руках сонгаев оказался весь торговый центр Западного Судана: ведь Ниани имел торговое значение лишь пока был столицей великой державы, которой подчинялся весь Западный Судан.

Теперь уже мало кому из местных правителей могло прийти в голову соблюдать верность ослабевшим мансам, неспособным ни защитить от опасных соседей, ни наказать за попытку отделиться. Один из более поздних западносуданских историков рассказывал о довольно любопытной фигуре: некоем Мухаммеде Надди. Этот человек управлял важнейшим торговым и культурным центром — городом Томбукту. Сначала он это делал от имени мансы Мали. Потом, когда туарегский вождь Акил аг-Малвал выгнал из города малийский гарнизон, Мухаммед Надди остался правителем, но уже от имени Акила. Это не помешало ему впоследствии обратиться к сонгайскому сонни Али с предложением передать последнему город при условии, что он, Мухаммед Надди, останется его наместником. И, рассказав об этом, автор хроники совершенно спокойно, как будто речь идет о чем-то само собой разумеющемся, пояснил: «А при перемене державы менялся его титул».