Мы вновь вели неравный бой

Гранаты рвались боевые

Треск автоматов, минный вой…

Всё было. Были и потери.

И были слёзы матерей

Когда их сына или внука

Везли в больницу поскорей.

И стон стоял тогда в деревне,

Сапёров вызывали вновь,

Но взрывы долго не стихали,

Война пила людскую кровь.

А сколько после на планете

Было загублено людей,

А кровь и боль Афганистана?

Где гибли дети тех детей,

Что уцелели в той далёкой

В жестокой бойне, в голод, в стынь…

…прости малыш, я, отклонился

От повести. Ну, слушай сын.

У матери нас было трое

И в круговерти той поры

Мы уцелели, но от взрывов

Погибло много детворы.

***

Беда в наш дом пришла другая

И в ясный летний мирный день

Вдруг над судьбой троих мальчишек

Беды нависла злая тень.

…На чистом небе сошлись две тучи

И от разряда дрожит земля.

Умолкла песня на полуслове,

Осиротела наша семья.

Обидно право; войну проживши

Дождавшись мира, хлеба, тепла…

Ударом молнии убита мама,

Как тут не скажешь: «Судьба взяла»

Осталось трое детишек малых

В послевоенный голодный год.

Ах, мама Женя! Куда ж ты, мама?

Стал твоим домом мрачный погост

Давно забыты детские слёзы

И безысходный сиротский плачь,

Но боль утраты не утихает,

Что нанесла нам судьба-палач.

В другое время пошли б по миру,

Просили б корки в домах чужих,

Но возрождалась страна из пепла

И не оставила детей своих.

Родне своей мы были в тягость.

Разруха, голод. И двоих

Меня и старшего братишку

В детдом. Кормить ведь нечем и своих.

***

Детдом «Весёлые Терны»

Был переполнен вдвое, втрое…

Печальный урожай войны

С пожарищ собранных страною.

Ведь те ростки, что в нас таились

В нас тех голодных и худых,

Пройдут года и сами станут

Опорой всходов молодых.

Мы, с братом старшим, в разных группах

Он в третий класс, я во второй

И слёзы стыли на подушке

Голодной долгою зимой.

Скрипят солдатские кровати

На каждой четверо мальцов

В сердцах и в мыслях: «Мама, мама!»

Слова о подвигах отцов.

А мы ведь их почти не знали

Но верили, что подвиг был!

Ведь как фашисты удирали

Оставив множество могил.

Мы видели и толпы пленных

Бредущих хмурой чередой,

Нас в этом убеждали песни

Их дух, навеянный войной.

Из репродукторов салюты

Гремели в честь фронтовиков,

А грудь солдат переливалась

Блестящим звоном орденов.

Для нас война не прекратилась,

А зримей стала и страшней

И не от пуль, от истощения

Мы умирали и теперь.

За далью лет, десятилетий

То время видится иным,

Уж не таким кровоточащим

И не таким уж и страшным.

Как будто и не я в медпункте

Лежал с пробитой головой,

И умирал не от ушиба,

От голода, сыночек мой.

И не забыть тот страшный голод

Послевоенной той весны,

Он как бомбёжка был жестоким,

Был продолжением войны.

Он властвовал тогда над нами

Тиранил детские тела,

И только дружба и сплочённость

Нам силы выстоять дала.

Мы как умели, помогали

Ослабленным своим друзьям

И эту дружескую помощь

Ни с чем другим сравнить нельзя.

***

В медпункте я пробыл не долго

Нас не лечили. Чем лечить?

Там таяли как свечи дети

Нас не кормили. Чем кормить?

Мы проходили три порога.

За первым дух надежды жил,

Там ждали помощи от взрослых

Кто б напоил и накормил.

А за вторым – пустые койки

И я один без сил, без слов.

В безлюдном мраке, без надежды,

В последний путь почти готов.

В последний? Господи, так рано!

Ведь сколько есть других дорог.

И я без памяти, раздетый,

За третий выброшен порог.

За ним лишь нары с досок грубых

И трупы детские в рядок,

Я среди них, пока не мёртвый,

Но видно больше не ходок.

Во мне жило только сознание

Как позже скажут: «Божий дух».

А в памяти оскал крысиный

И гул от крыл огромных мух.

И долгий день, и блики солнца,

Невнятный говор за стеной

И голоса детей за дверью

Зовут меня, пришли за мной

То брат с мальчишками, проведать…

Но не пустили, нет в живых.

Ни просьбы детские, ни слёзы

Не тронули сердец глухих.

Ушли мальчишки. Поздний вечер,

Как с пулемёта трель сверчка.

И в душной тишине мертвецкой

Как гром скрип ржавого замка.

Со скрипом отворилась дверца

Вполроста (это был сарай)

Здесь мелкий скот видать держали

Теперь вот смерти урожай.

Вошли могильщики. Их двое

С ворчанием крайний труп берут

И за порог четвёртый – скотский

Остывшие тела несут.

Сколько их было, я не знаю.

Дошёл черёд и до меня

– «А этот теплый»– слышу голос

И прекратилась их возня.

Стоят, молчат. Запахло дымом

От самокрутки. Спички свет.

Глаза в глаза. Спиртного запах.

– Пускай лежит. Берём вон тех-

Закончив скорбную работу

Они ушли. Вновь я и ночь.

Но мне не страшно и не больно.

Ребят увидеть бы не прочь.

Вновь шум какой-то только в доме

Открылась дверь, ещё несут.

Заохали меня увидев, две женщины,

– О господи, как дети мрут!

Одна сказала. И затихла

Прижав к глазам угол платка.

– Живой ещё не умирает.

И отшвырнула паука.

Запричитала. Призывая

Христа Спасителя помочь.

Другая слушала вздыхая

Да пауки в углах сарая

Сидели сторожили ночь.

***

И отошли они в сторонку

Заговорили о своём,

О своих бедах, детях, внуках…

Стоят и сетуют вдвоём.

Что немцев нет, и не стреляют,

А жизнь сложнее и сложней.

Сироты-дети умирают,

Своих кормить всё тяжелей.

А муж-калека тяжко болен,

Всё по ночам кричит: «Ура!»

И плачет горькими слезами

Коль не похмелиться с утра

Другая молвила со вздохом:

«-Пропали карточки. Беда.

Как прокормить свою ораву

Голодною почти всегда.

Затем о чём-то пошептались

На дверь взглянули раз, другой.

Приблизившись, открыть пытались,

Послышался удар ногой

И ночь пахнула в душном склепе

А женщины метнулись в дом.