Литмир - Электронная Библиотека

Буря неистовствовала целую неделю, ненадолго стихая, чтобы набраться сил для нового буйства.

Волк, пережив бой со смертью и выйдя из него победителем, неподвижно лежал на войлоке и подолгу спал, восстанавливая силы. Он покорно глотал горькие зелья и ел всё, что давала хозяйка. Непогода не дозволяла далеко уходить от пещеры, но девушка держала запасы на дни, когда нельзя охотиться.

Она выкапывала из-под снега мёрзлые тушки тетеревов и варила суп с ароматными кореньями и травами, что висели большими пучками под потолком. Но жареное на вертеле мясо нравилось волку больше.

Размеренно текло время, ведя точный счёт зимним дням.

Отшельница любила своё оружие, с удовольствем точила и чистила клинки. Кинжалы, ятаган, секира и меч висели на каменной стене, и девушка подолгу любовалась красными отблесками пламени в зеркале полированного лезвия. Частенько, прогоняя скуку, она толкла в порошок кусочки древесного угля, белой, красной и голубой глины, смешивала с водой и растопленным медвежьим жиром, и получала краски. Потом затачивала ножом тонкие палочки и рисовала картины на обрывках пергамента и просто на стенах.

Странные то были картины, текли в них алые реки, резвились в их водах демоны под лучами огромного солнца, а в небе парили диковинные, свободные, как ветер, птицы.

И, что бы ни делала отшельница, она всякий раз пела бесконечную песнь о злобном тролле.

Однажды она нарисовала волка. Не серебристо-серого, а иссиня-чёрного, с красным огнём в глазах, оскаленной пастью и вздыбленной на загривке шерстью. Волку картина не понравилась – сквозила в ней тупая, безотчётная ярость, но хозяйка осталась довольна работой. Повесила рисунок в изголовье лежанки и в тот вечер пела другую песнь, о пурпурной реке в небесах, о закате, что плавит оконные стёкла. Волк слушал её тихий голос, полный затаённой печали.

Минула неделя. Буран стихал. Волк выздоравливал. Отшельница варила еду, прибиралась в пещере, выдалбливала из дерева кружки и миски, чистила клинки, рисовала картины, пела песни, но волк никогда не видел, чтобы она молилась. Ни Кроносу, ни другим богам.

Однажды утром она нашла в своих волосах вошь. Пришлось отставить начатое приготовление яда для отравленных стрел и таскать снег, чтобы натопить воды. Отшельница убрала с пола служивший ковром войлок, поставила на его место деревянную лохань и положила в очаг большой гладкий валун.

Когда вода согрелась, вылила её в лохань, в миске поменьше развела щёлок, ещё в одной заварила кипятком ядовитую чемерицу. Проворно разделась, захватила деревянным ковшом воды и плеснула на раскалённый камень. Пещеру заполнил густой, горячий пар.

Волк лежал у входа – там было не так жарко – и, положив морду на передние лапы, смотрел, как девушка раздевается и расплетает косы. Печати прошлого читались на её теле – длинные шрамы на спине и круглых ягодицах – память о хозяйской плети. С правой стороны, от плеча, через высокую грудь, к бедру спускались причудливыми цветами узоры татуировки – знака племени, которого больше не было.

Отшельница распустила волосы и внимательно рассматривала каждую прядь на просвет. Она выбрала всех вшей, что смогла достать, вытаскала гнид. Зачерпнула пригоршней горько пахнущий отвар, принялась втирать в голову. Если и проглядела какую ползучую пакость, то трава закончит дело.

Девушка перебросила вперёд волосы, склонилась над лоханью, но ощущение тяжёлого пристального взгляда заставило её обернуться. Положив морду на передние лапы, волк смотрел на неё, и в его немигающем взгляде читалось почти человеческое выражение.

– Иди спать! – коротко приказала отшельница, прогоняя не волка, а охвативший её суеверный страх.

Зверь поднялся, пошёл и лёг за очагом, в самом дальнем и тёмном углу пещеры.

А ночью волк ушёл. Когда хозяйка проснулась, его уже не было. Она сползла с травяного матраса лежанки, подошла к выходу, откинула шкуру и выглянула наружу. От пещеры тянулась по снегу цепочка звериных следов, а стужа стояла такая, что птицы замерзали на лету.

– Безумец, – покачала головой девушка, – беглец. Дороги нет!

Она опустила шкуру и, вернувшись в тепло, принялась разогревать вчерашний суп и петь длинную некрасивую песнь о тролле, которую то удлиняла, то окорачивала по своему настроению.

Глава первая.

Волк

Демира вспомнила о волке только сейчас, в вихре погони, когда напуганный запахом крови конь мчал её через лес, взметая копытами сухие листья. Чуть не год минул с той поры, уже и забыла давно, и вдруг вспомнила. Наверное, потому, что, как и волк тогда, она теперь не боялась смерти. Умереть не страшно; важно, как умереть.

Демира знала: если её настигнет та свора, что скачет позади, её смерть не будет лёгкой. Но пугало не это. У неё достанет сил вынести пытки. И на раскалённых углях стоя, она найдёт мужества плюнуть в рожи своих врагов. Но перед пытками и смертью её ждало бесчестье, и это заставляло воительницу в последних проблесках сознания гнать охваченного ужасом жеребца вперёд. Выдержать бой одна против дюжины, раненая трижды и истекающая кровью, она не смогла бы.

Они знали это и потому не посылали больше стрел. Они хотели взять её живой и оттянуться всласть, заодно и отомстить за гибель четверых из своей своры. За то, что такие меткие руки – отрубить по локоть; за то, что такие зоркие глаза – выколоть остриём кинжала, да нет, прямо пальцами выдавить! Но перед тем, за непокорность, за то, что бросала вызов богам и законам – все двенадцать пройдут по её телу!

Нет, не настигнут, не схватят! И уставший конь мчит ещё быстрее. А свора несётся следом, улюлюкает в погоне. Шакалы, загоняющие раненую лань, не знают, что скачут за нею на смерть.

Только бы не потерять сознание, не отпустить поводья! Ещё немного гонки в прозрачном, пахнущем прелой листвой лесу! Уже близок тот резкий поворот, там, у самой границы владений колдуна Арий Конрада, куда никто не смеет ступать! Уже скоро конь вынесет всадницу на скалу, обрывающуюся над рекой, и, не чувствуя тверди земной под копытами, полетит дальше, в небо, навстречу слепящему Солнцу. Свора, опьянённая погоней, не сможет сдержать коней, и сорвётся вниз, в пенный поток, на острые камни, куда сорвётся и она тоже, но после. Когда дотронется до Солнца.

Только бы удержаться в седле, не потерять сознание! Красное марево заволакивает глаза, в пробитых стрелами руках всё труднее удерживать поводья. Скрученные из сыромятной кожи, они выскальзывают из мокрых от крови ладоней. Свора всё ближе, горланит и брызжет слюной, чуя близость добычи. И уже рукой подать до спасительного поворота, когда перед глазами Демиры земля и небо меняются местами, и она валится с коня, не успев послать закату прощальный взгляд.

2
{"b":"814053","o":1}