– Пока вы любезничали, я вспомнил, что хотел сказать: что он – Рябой, хотел сказать, что толстяк рассказывает про тебя страшные вещи, мол, ты организовала против него целый заговор, и ему теперь всюду мерещатся лазутчики и заговорщики.

– Ага, я тут его зажарю и съем, а из потрохов похлебку сварю.

– Он боится, что ты его здесь зацелуешь до смерти! – Не унимался упрямый рябой воин. На что его смешливый сослуживец, тут же поддел своим едким смешком – «Как тебя?!», вызвав взрыв ярости у маленького вояки, накинувшегося на сослуживца с кулаками.

Пахло хорошей дракой, но великанша развела дерущихся как щенят, и сурово пригрозила:

– Что это, вы у меня тут устраиваете? Деритесь на улице, здесь вам не поле для драк.

Десятник тоже добавил своего, отсчитав подчиненных.

– Не серчай Ку-Баба, – снова попросил он прощения у хозяйки, отведя ее в сторону. – Воины напряжены, все ожидают возможного нападения, и никто уже не верит обещаниям о скорой помощи. Все готовы встать на защиту родной земли, но никто не хочет умирать напрасно.

– Все вы так. – Пробурчала хозяйка корчмы. – При моем отце, небось, никто так не пел. Вот так, всех держал! – Великанша сжала кулак, и ее и без того громадные руки, налились бугристыми мышцами.

– Даа, твой родитель был великий муж, и каждый градоначальник или жрец, что при нем правили, считался с ним, с его внушением на народ. Ку-Баба, а ведь ежели-бы ты была мужиком, то и с тобой бы так же считались. Эээх! Прошли те времена, когда Ку-Баба, та, в честь которой тебя прозвали, правила великим городом Кишем, и все чтили ее. Вот бы и тебя сделать градоправителем этого города, да и всей земли. А что! Я бы пошел за тобой! Да и наши ребята тоже!

– Пошел бы, говоришь? А что если, я и вправду тебя позову? Пойдешь?

– Пойду. – Не думая согласился десятник, все еще полагая, что она шутит.

– И своих людей с собой позовешь?

– Позову. – Честно глядя осовевшими глазами, отвечал он.

– А если, я велю: «Бери оружие и переходи на сторону Унука», что ты скажешь?

– Как переходи? – Вмиг протрезвел дружинник, ошарашено уставившись на корчмарку.

– Что испугался, подумал, что продалась Ку-Баба, за серебряники продалась? Не бойся, я такого никогда не скажу, как бы я не хотела зла Ур-Забабе. Наслушалась я этих заговорщиков ищущих спасения у Унука и Нима, и поняла, что ничего хорошего ждать от них нам тоже не приходится. На людей им плевать, тем более на посадских землеробов. Им бы власть захватить, да свои порядки наводить, чтоб сливки снимать, а мужичок опять гол. Но и терпеть прежнее, тоже нельзя. Да и не устоит Нибиру перед такой силищей. Я поначалу тоже думала, что можно будет договориться с унукцами, да они уже сговорились с лучшими мужами, что если Нибиру откупаются, и признают и принимают власть Загесси, город не будет разграблен.

– Так это же измена!

– Не более, чем та, какую они сделали, подпав под руку Ур-Забабы. Нибиру свободный город. Ты же нибирец, должен это помнить.

– Но я клялся в верности Кишу и Единодержию.

– А что тебе дороже, жизни родных людей или верность клятвам недостойным правителям, ради самовластья погрузивших родную землю в кровавую усобицу?

Видя, что собеседник продолжает так же ошарашено глядеть на нее, Ку-Баба продолжила убеждать:

– Ты же сам сказал, что никто не верит в помощь. На что ты надеешься? Все уже предрешено, и дело только во времени и в том, сколько народу можно спасти. Богачи и вельможи уже сдали город, и только от немногих кишцев, да кой-кого из этих полоумных сторонников единодержца можно ожидать какого-то сопротивления. И многое зависит от того, как поведет себя дружина. Что если я скажу тебе: «Оставьте стены и откройте ворота»?

Наконец, десятник, придя в себя от потрясения, сухо сказал:

– Надеюсь, это я не понял твоей шутки. А иначе....

– Ну что – иначе? Тебе дороже наши люди, или обожравшиеся господа? Ты сам сказал, что мой отец имел внушение на людей. А знаешь, почему? Потому, что он заботился о них – простых людях, о таких, что облюбовали себе места на окраинах города, и которым сейчас некуда деваться от меча Загесси. Уж кому как не тебе, знать об этом. Ты ведь, как и большинство простых вояк, сам из окраин. Кто-то же должен их защитить?

– Аааа. А я-то удивляюсь, отчего никто не торопится вооружать чернь. – Дошло до сознания дружинника, сущность замысла держательницы корчмы за стенами. – Ты права я из простых, да и большинство наших воинов, кто из землепашцев, кто из пастухов. Горожане они все больше в стражи идут, там и харч больше, да и все свои все свое, да и идти куда-то кровь проливать за туманные ценности никому не охота. Ну, а богатеи среди простых вояк и не встречаются, все больше в кингали метят. Да я их понимаю, никто не хочет помирать напрасно. Нам ведь еще и выгоды большой нет от нашей службы, отплатиться бы от долгов. Кто-то ведь с детства что раб – воли не знал; за родительские долги расплачивается, чтоб просто полноценным каламцем стать.

– А ведь, это у него должно быть по праву рождения. Все его предки были саг-ми и он сам тоже саг-ми. До чего мы дожили, что истый саг-ми, рабом наравне с чужеземцем ходит, будто лиходей какой. – Вздохнула великанша. – А представь, если бы часть богатства города да разделить поровну, как раньше, чтоб не было вот таких вот шуб-лугаль. Представь, как бы встали люди на защиту города, если бы им только обещали прощение всех долгов и возвращение в лоно матери. Тогда не пришлось бы богатеям истощать свои мошна, чтоб только не разграбили все. А беднякам разве много надо: был бы хлеб насущный, да жизнь без лишений.

– Что нам до лишних богатств господ. Они их себе еще раздобудут. Сохранить бы жизни людей. Но ведь ты сказала, что господа договорились о сдаче города. Зачем тогда это все? Что плохого в том, что город не будет разграблен?

– А ты думаешь, они не дали на откуп победителям концы и пределы на разграбление?

– Да что там грабить? Нивы и пастбища и так пожгут, а для людей и сокровищ есть стены, на то они и строились. Кому-то, конечно, не посчастливиться успеть за них....

– И знаешь, кто это будет?

– Шуб-лугаль… – Догадался десятник, и крепко поразмыслив, мрачно глотая ставшее горшим питие, принял решение. – Прости, что я в тебе усомнился, ты и вправду никого не предавала. Это изначалу, лучшие люди предали худых.

– Я понимаю, вам будет трудно решиться сразу, потому предлагаю дождаться решения городского совета, и по тому какую судьбу они уготовят шуб-лугаль и прочим жителям посадов, уже будет зависить и их судьба. Тогда уж придется выбирать, чья судьба для вас важней.

– Да будет так. – С облегчением выдохнул десятник.

– А ты и вправду подумал, что я изменница.

– Прости. Но зато теперь, я всецело с тобой, и вот в том моя рука и я ручаюсь за своих людей, а там глядишь и остальные подтянуться.

– Им надо объяснить.

– Мои парни – воины, а не писцы и торговцы. Они поймут.

– С тобой мне пришлось повозиться.

– Ну, так я десятник как-никак. – Отшутился кингаль.

***

Как только солнце поднялось над зубчатыми стенами Нибиру, за его пределы с шумом и переругиванием служанок, тронулся обширный обоз ее властительной особы, супруги энси великого единодержца, ясноокой и нежноликой, прекраснейшей Э-Ли-Лу. Ее возок тихо покачиваясь и скрипя, потянул за собой второй, нагруженный до верха мешками с самым дорогим ее сердцу: украшениями, которые могли бы заставить страдать от зависти саму Инанну с ее чудесным ожерельем, и наряды, что посрамят даже царевен. Так казалось ей, когда она встречалась с восхищенными и удивленными взглядами прохожих, и потому возки тщательно охранялись приставленной стражей, дабы не дай бог, не подсуетился какой-нибудь прыткий воришка, коих в Нибиру хватало, и не наложил свои грязные руки на ее богатство. Сама градоначальша гордо восседала на мягких подушках, оглядывая прощальным взором город, в котором прожила всю жизнь, но который стал для нее слишком тесным и чуждым, и куда она надеялась больше не возвращаться. Ее манила новая столичная жизнь, которая рисовалась ей самыми радужными красками.