— Это было убийство. Он убивал его хладнокровно и жестоко, продляя себе удовольствие, а ребенку страдания, и я ничего не мог с этим поделать! Сначала, когда он вел мальчика, пытаясь отыскать удобное для расправы место, я посылал ему всяческие воспоминания, начиная с умерших родителей, затем пытался напомнить ему о нем самом, находящемся в восьмилетнем возрасте. Он же, словно насмехаясь надо мной, жестокосердно отмахивался от этих воспоминаний. И тогда я понял, что его закоренелого звериного рассудка ими не пробить. Оставив это, я попытался завладеть ходом его мыслей и отвлечь от задуманного, но он, словно предчувствуя это, не выпускал из поля зрения свою жертву, которая, невзирая ни на какие отвлечения, маячила у него перед глазами, в каждый момент времени, напоминая о том, что он хочет совершить. Я не смог даже помешать ему, инсценируя воспринимаемые помехи в виде раздающихся вблизи шагов и тревожного рева милицейских сирен. В такие минуты он, затаившись, зажимал ребенку рот и удивленно оглядывался по сторонам, однако мальчика не отпускал и не убегал сам.

Одним словом, я использовал все возможно-допустимые методы, — Птолетит сделал короткую паузу после этих слов и многозначительно взглянул на свою подругу. — И при этом я так старался, Элионте, что тебе и не снилось!

— Я сожалею, что не в твоей власти было помочь этому мальчику, Птолетит, но в чем ты можешь себя упрекнуть, чтобы так терзаться?

Он резко вскочил со своего места и принялся нервно расхаживать взад и вперед, то и дело задевая ноги Элионте, согнутые в коленях и прикрытые голубым воздушным одеянием, даже не замечая этого.

— О чем ты говоришь, Элионте?! Ведь ты же прекрасно знаешь, что я смог бы помочь этому ребенку!

Она побледнела после этих слов.

— Птолетит! Но…

— Да! Я смог бы ему помочь! И когда случается нечто подобное я только и думаю об "Этом". — Последнее слово он произнес тихо, но многозначительно, заставив взволнованную Элионте побледнеть еще больше.

— Но "Это" запрещено "Его" властью строго настрого! И ты прекрасно знаешь о последствиях, которые могут тебя ожидать за ослушание! — воскликнула Элионте. — Вспомни Моремика!

Птолетит остановился и мечтательно на нее взглянул. И в этот миг взгляд его сделался таким лучезарным, что Элионте силой своего восприятия ощутила мерцающий серебристый свет, исходящий из его глаз, медленно рассеивающийся, обволакивающий его лик и развевающиеся от легкого дуновения ветерка золотистые, пшеничного оттенка кудри.

— Как знать, а вдруг одна невинная спасенная человеческая

жизнь сможет сделать нас такими счастливыми, что мы

пожелаем принять и свой уход в небытие не как наказание, а

как должное желанное умиротворение?! Ты никогда не

задумывалась над этим, Элионте?

Она молчала и с восхищением на него смотрела, не зная, что ответить. Одухотворенный и восторженный, окутанный чистейшим сиянием духа своего, он был прекрасен в этот миг, и Элионте любовалась им, забывшись и непроизвольно при этом потеряв нить разговора.

Не дождавшись ответа на вопрос, и продолжая блуждать в лабиринте мыслей своих, Птолетит, не обративший внимания на восхищенный взгляд подруги, обращенный к нему, вновь заговорил.

— Да, "Это" запрещено "Его" властью, и имеет высокую цену, но зачем-то же мы наделены такой способностью? Ведь "Это" наверняка было задумано "Им" ради чего-то? Неужели только для того, чтобы таким способом изгонять нас в небытие?

— Это могло быть дано нам как запретное искушение, — сказала Элионте.

— Как запретное искушение? Думаю, нет! Думаю, в этом таится что-то более значительное. И, как знать, может, испытав это, мы смогли бы отыскать ответы на многие вопросы.

Он умолк и снова о чем-то мечтательно задумался.

— Я так не думаю, — ворвавшись в его неведомые мечтания, трезво сказала Элионте.

— Не думаешь? — удивился он.

— Нет! Вспомни хотя бы Моремика. Разве счастливым он отправлялся в небытие? Разве сиял его взор лучезарным светом, таящим в себе какое-то особое открытие, с которым ему, уходя туда, вовсе не жаль было расставаться с нашей ангельской жизнью?

— Моремик? — Птолетит задумался, вспоминая друга в его последние минуты пребывания на небесах.

— Как знать, какую тайну унес он с собой?! Ведь мне даже не удалось поговорить с ним после того, что случилось. С ним никому не удалось тогда поговорить.

— С ним и не нужно было говорить, чтобы понять, что он раскаивается и сожалеет о случившемся. — Сказала Элионте.

— По — моему, достаточно было заглянуть ему в глаза, чтобы это увидеть.

Птолетит умолк, ничего ей на это не ответив.

Элионте взяла его за руку.

— Ведь ты же помнишь его взгляд, помнишь?

— Помню.

— И что, ты не согласен со мной?

— Как знать, какие чувства владели им тогда, может это было вовсе не раскаяние и не сожаление, может… может он думал о том, что ему не до конца удалось познать то, к чему он так стремился, и именно по этой причине ему пока не время уходить в небытие?

Элионте улыбнулась и покачала головой.

— Какой же ты упрямый!

— Упрямый? Да нет, я просто рассуждаю, Элионте, выдвигая свои доводы как одну из версий его состояния в тот момент. Но ведь и ты не можешь точно утверждать, о чем тогда думал Моремик! Ведь то, о чем ты сказала, может вовсе и не имело места! Это только твои предположения! И ты говоришь мне сейчас об этом так, словно заклинаешь поверить в то, о чем говоришь! — он улыбнулся и нежно на нее взглянул.

— И я догадываюсь, почему ты так страстно желаешь, чтобы я поверил в это, Элионте.

Она смутилась и легкий румянец, тут же образовавшийся на ее щеках и обративший на себя внимание Птолетита, выдал правоту только что высказанного им предположения.

Однако Элионте, на какое-то мгновение застигнутая врасплох, попыталась взять себя в руки, и, подавив смущение, смело подняла на него глаза.

Птолетит продолжал улыбаться, и улыбка его не была ни насмешливой, ни иронической, она была доброй и немного грустной. Он смотрел на нее так, как любящий родитель смотрит на любимого несмышленого дитя. Однако уже спустя мгновение он отвел глаза и тяжело вздохнул.

Элионте же, глядя на его вновь помрачневшее лицо, опять ощутила тревогу, которая не давала ей покоя все это время, и взволнованно захлопала ресницами.

— Да, я хочу, чтобы ты поверил в мои предположения, если ты считаешь их только предположениями!

Возбужденно воскликнула она.

— Я страстно этого желаю! Птолетит, я… я боюсь!

Он усмехнулся.

— Боюсь? Что за слово? Разве может Великий ангел Величайшей иерархии чего-то бояться? — он засмеялся и нежно потрепал ее по щеке.

— Твои шутки в данный момент совсем неуместны! — ответила она, ничуть не усмирив своей тревоги.

— И я… Я очень за тебя боюсь!

— Боишься? — тихо переспросил он и снова умолк.

— Птолетит, — она дернула его за руку. — Ты… О чем ты думаешь?

— Что, собственно, тебя так пугает, Элионте? — неохотно сбросив задумчивость со своего лика, спросил он.

— Меня пугает твое настроение, твои мысли, твои терзания, наконец! И я…Я не хочу, чтобы ты когда-нибудь оказался на месте Моремика! Я… я не хочу тебя потерять, Птолетит!

Он грустно улыбнулся и покачал головой.

— Но мое состояние совсем не зависит от твоих желаний, Элионте! Это факт, и каким бы страшным он тебе не казался, ты не можешь не признать его!

Она вздрогнула от этих слов как от неожиданного удара.

— Птолетит, неужели… Неужели все так далеко зашло?

— Да, к сожалению, а может и к счастью, как знать, об этом пока я судить не могу.

Она закрыла лицо ладонями и тихо заплакала. Ее слезы просачивались сквозь судорожно стиснутые пальцы и текли по рукам, медленно утопая в широких складках рукавов небесно-голубого одеяния.

Увидев верную подругу в таком состоянии, Птолетит растерялся. Он подошел к ней и нежно коснулся рукой ее чела.