Геннадий Панфилов
ПРОДОЛЖЕНИЕ
... В изгибе плавном рука ладонью опустилась на прилавок, как бы намеренно себя предлагая для постороннего обозрения, обручального кольца и других украшений на ней не было, отчего, безусловно, она выигрывала, являя без помех в первозданной чистоте глянец и смуглоту кожи на тонких пальцах и узком запястье, контрастно пресекаемом длинным рукавом льняного платья, которое идеально облегало статную фигуру продавщицы - лучшей рекламы вязаным изделиям из льна нельзя придумать.
Смуглый цвет вызывающе демонстрировали и длинная шея, и открытое продолговатое лицо, отзывчивые карие глаза на котором никак не вязались с магазином и всяческим торгом. Очевидно было, что они выражали нечто большее, нежели то, к чему обязывала должность. Кротость, жертвенность, чистота помыслов им были свойственны в той же мере, как стройность - ее фигуре, мягкая проникновенность - голосу, каштановый цвет - волосам, ниспадавшим волнами на плечи. Взгляд ее, исполненный тихой, печальной женственности...
- Я слушаю, слушаю, - сказал он и посмотрел на Хромова учтиво и вместе с тем заинтересованно. - Что дальше?
- Дальше ничего, Константин Николаевич, - Хромов удрученно вздохнул и опустил голову. Игривый октябрьский ветерок теребил в его руках испещренные мелким почерком и во многих местах вымаранные и перечеркнутые листы бумаги. Еще назойливей и бесцеремонней обращался ветер с березками, что кучковались или стояли порознь - и рядом, и поодаль. Он безнаказанно шалил, подкрадываясь к ним то с одной стороны, то с другой, раскачивал их стволы, срывал листья - и пожелтевшие, и еще зеленые. Выражая неудовольствие, деревья сердито зашелестели кронами, как бы шикая на него. Так делают взрослые с распоясавшимся ребенком.
Призывая к тишине и покою, они прикладывают к губам указательный палец, изображая при этом строгое, а то и угрожающее лицо. И чудо свершилось угроза возымела действие, приструненное дитя, ветерок то есть, вжал голову в плечи и какое-то время безобидно, мирно играл понизу, преследуя по асфальту и бетонным плитам легкие обертки от жвачек и "сникерсов". А березы, улучив передышку, склонили свои макушки как можно ближе к площадке, к скамьям, на одной из которых велся чрезвычайно интригующий деревья разговор.
- Дальше ничего не вышло, Константин Николаевич, - угрюмо повторил Хромов и растерянно улыбнулся собеседнику. - Месяц бился с продолжением, и все впустую.
Что ни напишу, чувствую - не то, суесловие. Я не поэт, но и в прозе... - Тут, на полуфразе, Хромов почему-то смутился и замолк.
- Вот-вот, - ровно, задумчиво отозвался Батюшков и перевел взгляд на отлитую из металла скульптурную композицию из лошади, спешившегося всадника, античной богини, Пегаса.
Не без волнения всматривался Хромов в профиль сидевшего рядом пожилого человека, почти старика, некогда известного поэта, у которого учился сам Александр Сергеевич Пушкин. Темно-серые глаза Батюшкова, быстрые и выразительные, смотрели тихо, робко, густые, с проседью брови не двигались, никаких следов безумия на худощавом лице с большим, открытым лбом не чувствовалось, напротив, весь облик его проявлял ум, характер, достоинство и настойчиво напоминал чье-то древнеримское в мраморе изваяние, чему в немалой степени способствовали короткие вьющиеся седые волосы и прямая, осанистая, сохранившая военную выправку фигура.
Одет он был по моде середины прошлого века в прогулочный, тщательно отглаженный сюртук, из-под жилета выглядывала белая, тонкого полотна сорочка, на шее с подчеркнутой небрежностью был повязан платок в тоне пепельного цвета узких на нем брюк, между ног устойчиво устроилась тяжелая трость, на массивном костяном набалдашнике которой смиренно покоились холеные руки хозяина, а на пальце тускло поблескивал фамильный перстень.
Невольно оглядев себя беглым взглядом, Хромов улыбнулся - видавшая виды куртка, заштопанные джинсы, на честном слове державшиеся кроссовки в данной обстановке сконфузили бы кого угодно и его тоже, если бы не доверительная атмосфера общения, установившаяся между ним и господином Батюшковым с самого начала.
- Странный памятник, - кивнул Батюшков в сторону композиции. - Такое впечатление, что скульптор задался целью увековечить лошадь. Посмотрите, какой могучий у нее корпус. А маленький Батюшков так, побоку, как тень, совсем незаметен. И знаете, тут есть резон. В свое время я не любил этот город, называл его болотом. Но по иронии судьбы родился здесь и похоронен. - И неожиданно, без перехода, спросил: - Сколько вам лет?
- За пятьдесят, Константин Николаевич.
- Ого. И в таком возрасте изволите любить, пишете вдохновенные строчки, энергичны, деятельны. Удивляюсь, где, откуда черпаете силы. А я в двадцать пять был уже сыт жизнью по горло. И весь оставшийся срок попросту убивал время.
Дружеские вечеринки, споры, служба, сновал по миру, точно челнок. Когда не было средств, забивался, как мышь, в нору, в свое имение. Пока сюда не водворили.
- А стихи?
- Вы их читали? Не мнитесь, скажите прямо. Ага, молчите. Я не обижаюсь. Меня еще при жизни забыли. Вспоминают разве что литературоведы, когда пишут о той эпохе, о плеяде, предшествовавшей и якобы воспитавшей Пушкина. Не верьте им. Ни я, ни Державин, ни Жуковский ни малейшего влияния не оказали на гения. Сверчок ниспослан нам Богом. Он единственный русский пиит, кто Слово услышал и донес до нас во всей красоте его не искаженным. Русский язык под его пером превзошел выразительностью лаже самый мелодичный итальянский, в котором, поверьте, я знал толк.
- Однако вы, современники, не оценили Александра Сергеевича должным образом.
Только потом, после роковой дуэли...
- Христа тоже признали потом. Давайте отложим разговор о прошлом. У вас и у меня в голове совсем другое... Хотите, я расскажу вашу историю, как ее представляю?
Кто знает, может, моя версия случившегося с вами, пусть и неверная, подскажет вам правильное решение. Такое бывает.
- Да. Пожалуйста. Буду признателен, - сбивчиво ответил Хромов и с торопливой небрежностью принялся засовывать свои бумаги в портфель.
