Не знаю, кто поменял мое расписание. Возможно, директор школы (или классный руководитель и методист). А может, родители. Думаю, они решили, что после смерти Леви, последнее что мне нужно — двенадцатинедельный курс о мертвецах и мучениях, которым их подвергали.

Они защищали меня и, возможно, даже правы. В любом случае, миссис Бакстер и не надеялась, что я буду хороша в бисероплетении. У меня была твердая тройка, потому что все проекты сдавала вовремя. К тому же, она никогда не просила меня объяснить свой замысел, когда мы тщательно анализировали работы.

В некотором роде факультатив был особенным. Мы могли общаться между собой на уроке, но не пользовались этим. Лишь кипела работа: передай узловязатель или можно взять вот тот зажим? Звук бусинок, которые пересыпали из лотка в лоток, а затем нанизывали на проволоку, походил на отдаленный дождь. Шептались, как и мы. Когда Бейли открыла дверь, звук дождя прекратился. Мы все одновременно подняли головы.

— Из учительской, — сказала Бейли и подошла к моему столу. Прежде чем объяснить в чем дело, она обратила внимание на то, что я называю проектом и произнесла:

— Мило. — Разгладив записку, она передала мне ее содержание.

— Твоя мама писала тебе, но ты не ответила.

— Что случилось? — спросила я. Я проверила смс, но их не было.

Неудивительно. Здесь только одна вышка сотовой связи и на многие мили вокруг ничего, кроме скал и утесов. Везло, когда вообще сигнал появлялся. Бейли копалась в бусинках, вытащила красную и фиолетовую и покатала между пальцами. Она могла положить ее в карман в любую секунду, это любимые цвета Кейт.

— Тебе следует идти домой, когда закончится урок. Пришел адвокат.

Не адвокат, а обвинитель. Но я не стала поправлять, а только отмахнулась от ее руки, делая вид, что занята браслетом. Разглядывая серебряный виток каркаса, я сказала:

— Хорошо.

— Хочешь я пойду с тобой? — спросила она.

Хочу ли я? Не очень.

— Можно.

Она задела меня плечом. Бейли потянулась за другой бусинкой.

— Я буду рядом.

— Хорошо, — сказала я, нахмурившись, а глаза наполнились слезами.

— Будет хорошо, если ты меня подбросишь.

— Я не буду чинить тормоза, принцесса. Это на заметку.

— А кто тебя просит?

Она отодвинула меня за спину миссис Бакстер и ушла. Счастье, что она не приглядывалась ко мне. Если бы я могла сделать пару вдохов, успокоилась бы. Я не могу разрыдаться посередине класса. Они знали, что я виновата, и никто не винил меня. Так и зачем тогда плакать?

Грей

Моряки привыкли отмечать места на картах, там, где водятся чудовища. С какой-то стороны, они правы. У монстров нет клешней, глаза у них темные, словно патока, а волосы серебристые, как новая монета в десять центов. Губы — лепестки, манящие пунцом, шепчущие сладкие обещания. Я могу уверено заявить, что человек даже не заметит плотного тумана, если он слишком очарован существом, которое создает его.

Ощущение, которое вы не можете представить, оно захватывает вас. У Сюзанны были нежные пальцы, и она любила гладить мои волосы. Я закрою глаза и растворюсь в ощущениях. Мое сердце оживает от ее прикосновений. Кровь закипает лишь от взмаха ее ресниц. Я никогда не спрашивал ее о тумане, который всегда следовал за ней. Тогда он казался несущественным.

Лодка моего отца была быстрой и у нее хорошо получалось прорубать лед. Мы трижды в неделю приплывали сюда из Бостона, закупая омаров на продажу, а они все еще размахивали клешнями и извивали хвосты.

Идиотская профессия. Отец намеревался сделать меня капитаном, когда я достигну совершеннолетия. Думал, я желаю этого. Что буду рад пойти по его стопам. Но я стоял на палубе и ненавидел его.

Этот человек был мягок и многим нравилось проводить с ним время. Но я терпеть не мог тот крем, который он использовал для своих рук. Словно такая ерунда могла смягчить его кожу для того, чтобы он притворился джентльменом. Меня всегда интересовало, понимает ли он, что от него воняет омарами. Даже искупавшись в ванне, заполненной цветами и мылом, от него всегда исходил запах лаванды и омаров. Без толку.

А у меня были грандиозные планы. Жизнь, полная приключений, путешествий на поездах и лошадях. Сквозь города и пустыни. О, особенно пустыни — я мечтал о них. Загорать и зарывать ноги в теплый песок. Чтобы больше не видеть моря в своей жизни. Какая бы ниточка не связывала моего отца с водой, у меня ее не было. И я собирался отречься от него.

Работа с моим отцом не доставляла мне удовольствия, так что пришлось решать все самому. Остров в гавани «Сломанного Клыка» завораживал меня. Жители деревни говорили, что он заброшен, опасен и населен призраками.

Когда мы с отцом приплыли сюда, я внимательно изучил его зловещие очертания, размышляя о тайнах. Возвращаясь, я пристально изучал Джексон-рок.

И именно в тот момент я впервые увидел Сюзанну. Она стояла на скале, ее длинные распущенные волосы развевались на ветру. На ней было белое платье и плащ, она казалась сотканной из тумана.

Перегнувшись через борт, я пристально посмотрел на нее — сомневался, что это сирена. Тогда бы она запела и разрушила наш корабль о скалы, на которых стояла.

А она просто помахала.

Ее пальцы раскрылись, словно бутон пиона, а в ее улыбке была какая-то тяжесть, и я хотел помочь ей. Она уменьшалась, когда мы уходили вдаль на попутном ветру. Вскоре она превратилась всего лишь в звезду на горизонте, а потом и вовсе в воспоминание.

Меня тревожили мысли: она дочь смотрителя маяка? Была ли она там одна? Но именно ее улыбка звала меня обратно. На своей корабельной койке и в постели дома я вообразил, что эту девушку могу спасти только я.

Конечно, отец запер ее подальше от материка; несомненно, мачеха сделала ее своей служанкой. В моем воображении она стала нимфой или принцессой, Белоснежкой или Золушкой. Она Рапунцель, и в своем безумии я уверился, что стоит попросить, она распустит свои платиновые волосы.

Пока мой отец занимался делами в деревне, я греб на лодке к скале. От интенсивной работы веслами мои плечи горели, а солнце — такое приятное и яркое — обжигало мое тело, но я был увлечен спасением чистой души. Честно говоря, когда я высадился на берег, рубашка насквозь промокла, а волосы прилипли ко лбу. Океан, вечно этот Богом забытый океан.

— Тебе не следует здесь находиться. — Сюзанна вышла из-за деревьев подобно бледному призраку.

Я влюбился в воспоминания, а увидев ее, мое безумие разгорелось с новой силой. Спрыгнув на берег, я подошел к ней, вытягивая вперед руки, будто она могла испугаться меня подобно лани. И сказал ей:

— Я пришёл за тобой.

— Зачем?

С глупой наивностью и искренностью я ответил:

— Потому что люблю тебя.

Оглядываясь назад, мне следовало удивиться тому, что она позволила себя поцеловать. Запускала пальцы в мои волосы и шептала на ухо совершенно верные слова, чтобы я возвращался. Наши тайные встречи приобрели романтический характер. Мы проводили время под высокими бурыми соснами.

В течение целого лета я снова и снова приходил к скале, к ее слабым призрачным поцелуям — пока не поклялся, что сделаю все, что она пожелает. Даже если нужно умереть ради нее.

Я и умер. Я был идиотом и глупцом и теперь у меня имелось целое столетие, чтобы критиковать себя за то, что перепутал похоть с любовью. Каждый раз, когда смотрю в зеркало и вижу свои серебристые волосы и темные, как патока, глаза; каждый раз, когда я смотрю со скалы на «Сломанный Клык», надеясь, что девушка, думающая обо мне, придет на мой берег, — и вспоминаю о своей опрометчивости. Я немного даже ненавижу себя за то, что хочу, чтобы она совершила такую же глупость.