Розанов Василий Васильевич (20 апреля (2 мая) 1856, Ветлуга – 5 февраля 1919, Сергиев Посад) – русский религиозный философ, литературный критик, публицист. Из книги «Апокалипсис нашего времени»:
Попам лишь непонятно, что церковь разбилась еще ужаснее, чем царство. Царь выше духовенства. Он не ломался, не лгал. Но, видя, что народ и солдатчина так ужасно отреклись от него, так предали (ради гнусной распутинской истории), и тоже – дворянство (Родзянко), как и всегда фальшивое «представительство», и тоже – и «господа купцы», – написал просто, что в сущности он отрекается от такого подлого народа. И стал в ‹Царском› колоть лед. Это разумно, прекрасно и полномочно. (…)
Но Церковь? Этот-то Андрей Уфимский? Да и все. Раньше их было «32 иерея» с желанием «свободной церкви», «на канонах поставленной». Но теперь все 33333…2…2…2…2 иерея и подиерея и сверх иерея подскочили под социалиста…и стали вопить, глаголать и сочинять, что «церковь Христова и всегда была в сущности социалистической» и что особенно она уже никогда не была монархической, а вот только Петр Великий «принудил нас лгать».
Из книги Николая Алексеевича Соколова «Убийство царской семьи»:
В числе других людей наиболее близкими к Царю до его отречения от Престола были: начальник походной канцелярии Нарышкин, начальник конвоя граф Граббе, флигель-адъютант герцог Н. Н. Лейхтенбергский, флигель-адъютант Н. П. Саблин, заведовавший делами Государыни граф Апраксин. Перед отъездом Царя в Тобольск ему была дана возможность взять с собой несколько человек по выбору. Он выбрал Нарышкина. Когда последнему было объявлено желание Государя, он попросил 24 часа на размышление. Государь не стал ждать конца его размышлений и выбрал И. Л. Татищева. Прибыв во дворец 22 марта, Государь ждал, что к нему не замедлят явиться Мордвинов и герцог Лейхтенбергский. Они не ехали. Он справился о них у камердинера Волкова. Тот пошел к обер-гофмаршалу графу Бенкендорфу. «Доложи, – сказал Бенкендорф, – не приехали и не приедут». В показании Волкова значится: «Государь не подал никакого виду и только сказал: „Хорошо“. А Мордвинов был одним из самых любимых флигель-адъютантов. Когда в дни переворота к дворцу стали стягивать войска и пришел Гвардейский экипаж, в составе которого находился Саблин, я видел почти всех офицеров экипажа. Но Саблин не явился и больше не показался царской семье». Граф Апраксин был во дворце, когда генерал Лавр Корнилов арестовал Государыню. Он остался в числе добровольно арестованных, но через несколько дней ушел. Граф Граббе тайно скрылся, бежал, не только от своей службы, но и от семьи. (…) Эрсберг: «Ни разу к ним не явился свитский генерал Нарышкин. Убежал от них начальник конвоя граф Граббе. Ушел Апраксин. Ни разу к ним не пришел старший офицер Гвардейского экипажа Николай Павлович Саблин». Старый дядька Наследника Цесаревича боцман Деревенко, тот самый, среди детей которого протекли первые годы жизни Наследника, кто носил его на руках во время болезни, в первые же дни переворота проявил злобу к нему и оказался большевиком и вором. (…) Я особо полагаю себя обязанным отметить высокую степень личного благородства и глубочайшую преданность Русскому Царю и его семье двух лиц: швейцарца Жильяра и преподавателя английского языка детям англичанина Гиббса. Неоднократно подвергая жизнь свою риску, Жильяр всецело жертвовал собой для семьи, хотя ему как иностранцу ничего не стоило уйти от нее в первую же минуту. В момент ареста Государыни Гиббс не был во дворце. Потом его уже не впустили. Он настойчиво стал требовать пропуска и подал письменное заявление, чтобы ему позволили учить детей. (…) Пять революционных министров не сломили воли упорного англичанина. Он соединился с семьей, но уже в Сибири.
Из воспоминаний Александра Федоровича Керенского:
Когда Николай II был всемогущ, я сделал все, что мог, чтобы содействовать его падению, но к поверженному врагу я не испытывал чувства мщения. Напротив, я хотел внушить ему, что революция… великодушна и гуманна к своим врагам, и не только на словах, но и на деле….Встречу с царем я ожидал с чувством некоторого волнения, опасаясь, оказавшись лицом к лицу с ним, не сдержать своих чувств.
Стоило мне, подходя к царю, окинуть взглядом всю сцену, и мое настроение полностью изменилось. Вся семья в полной растерянности стояла вокруг маленького столика у окна прилегающей комнаты. Из этой группы отделился невысокий человек в военной форме и нерешительно, со слабой улыбкой на лице направился ко мне. Это был Николай II….Он не знал, как я себя поведу. Следует ли ему встретить меня в качестве хозяина или подождать, пока я заговорю?…Я быстро подошел к Николаю II, с улыбкой протянул ему руку… Он крепко пожал мою руку, улыбнулся, почувствовав, видимо, облегчение, и тут же повел меня к семье… Александра Федоровна, надменная, чопорная и величавая, нехотя, словно по принуждению, протянула свою руку. В этом проявилось различие в характере и темпераменте мужа и жены. Я с первого взгляда понял, что Александра Федоровна, умная и привлекательная женщина, хоть и сломленная сейчас… обладала железной волей. В те несколько секунд мне стала ясна трагедия, которая в течение многих лет разыгрывалась за дворцовыми стенами.
Полагаю, что опыт большевистского режима уже заставил многих изменить свои суждения о личной ответственности Николая II за все преступления в период его правления. Склад ума и обстоятельства жизни царя обусловили его полную оторванность от народа. Я уходил от него взволнованный и возбужденный. Одного взгляда на бывшую царицу было достаточно, чтобы распознать ее сущность… Но Николай, с его ясными голубыми глазами, прекрасными манерами и благородной внешностью представлял для меня загадку. Или он просто умело пользовался обаянием, унаследованным от своего деда Александра II? Или был всего лишь опытным актером и искусным лицемером? Или безобидным простаком, под каблуком у собственной жены, которым вертят все остальные? Представлялось непостижимым, что этот вялый сдержанный человек, платье на котором казалось с чужого плеча, был царем всея России, царем Польским, Финляндским и т. д., и т. п. и правил огромной империей 25 лет! Я ушел, полный желания разрешить загадку этого странного, испуганного и при этом обезоруживающе обаятельного человека.
Из дневника Мориса Палеолога:
Император все еще необычайно индифферентен и спокоен. Со спокойным, беззаботным видом он проводит день за перелистыванием газет, за курением папирос, за комбинированием пасьянсов или играет с детьми. Он как будто испытывает известное удовольствие от того, что его освободили наконец от бремени власти.
Из воспоминаний Александра Федоровича Керенского:
Меня однажды поучал французский сенатор, старик консерватор, воспитанный в якобинской традиции Французской революции: «Вы совершили ужасную психологическую ошибку, не разделавшись с Николаем II, как мы с Людовиком XVI. В первую очередь следовало сразу же дать свободный выход веками копившейся ненависти. Главное, надо было направить жажду мести и крови на бывших государей. Вы этого не сделали, и гром грянул над вашими же головами.
Горький Максим (Пешков Алексей Максимович) (16 (28) марта 1868, Нижний Новгород – 18 июня 1936, Горки, Московская обл.) – русский писатель. Основоположник социалистического реализма. Из книги «Несвоевременные мысли»:
Матрос подвозит Александру Федоровну. Она похудевшая, осунувшаяся, вся в черном. Медленно, с помощью дочерей, выходит из каталки и идет, сильно прихрамывая на левую ногу.
– Вишь, заболела, – замечает кто-то из толпы. – Обезножела.
