«Не заставляйте, Ваше Величество, – сказал я, – чтобы народ выбирал между Вами и благом родины. До сих пор понятие царь и родина были неразрывны, а в последнее время их начинают разделять».
Государь сжал обеими руками голову, потом сказал:
«Неужели я 22 года старался, чтобы все было лучше, и 22 года ошибался?»
Минута была очень трудная. Преодолев себя, я ответил:
«Да, Ваше Величество, 22 года Вы стояли на неверном пути».
(…) Государь простился ласково и не выказал ни гнева, ни даже неудовольствия.
Из воспоминаний Джорджа Уильяма Бьюкенена:
…и я завел речь о том, что между ним (Николаем II. – Н. Е.) и его народом возник барьер и если Россия по-прежнему едина, то она едина в неприятии его теперешней политики. Народ, который столь чудесным образом сплотился вокруг своего монарха в начале войны, теперь увидел, как сотни тысяч жизней принесены в жертву из-за нехватки оружия и снарядов; как некомпетентность администрации привела к повсеместной нехватке продовольствия «и к почти полной остановке железных дорог», добавил, к моему удивлению, сам император. (…) По моим сведениям, Дума была бы удовлетворена, если бы Его Величество назначил председателем Совета министров человека, который будет пользоваться доверием народа и которому будет позволено выбирать своих коллег. (…) Император…выпрямился и сказал: «Я сам выбираю своих министров и никому не позволяю влиять на мой выбор». (…) На что я осмелился заметить, что в последнее время Его Величество так часто менял своих министров, что послы зачастую не знают, останутся ли те министры, с которыми они имеют дело сегодня, на своих постах завтра. (…) «Как же тогда, – продолжил я, – Ваше Величество их выбирает?» «Навожу справки, – ответил Его Величество, – о деловых качествах тех, кого я считаю наиболее подходящими для руководства различными министерствами». «Справкам Вашего Величества, – возразил я, – боюсь, не всегда сопутствует успех. Взять, к примеру, господина Протопопова. (…) Пока он остается на посту министра внутренних дел, сотрудничество между Думой и правительством, являющееся необходимым условием победы, невозможно». «Я выбрал господина Протопопова, – перебил меня император, – чтобы им угодить, и вот мне награда!» «Но, сэр, – сказал я, – Дума и ее председатель Родзянко не могут доверять человеку, который изменил своей партии ради официальной должности, который имел беседу с германским агентом в Стокгольме и подозревается в том, что ищет путей для заключения мира с Германией». – «Господин Протопопов не симпатизирует Германии, и слухи относительно его стокгольмской беседы сильно преувеличены». – «Мне неизвестно, – ответил я, – что обсуждалось во время этой беседы. Но, даже допуская, что выдвинутые в этой связи обвинения в его адрес сильно преувеличены, не стоит забывать, что он намеренно солгал, заявив прессе, что общался с германским агентом по специальной просьбе русского посланника в Стокгольме». Император не пытался это отрицать.
Из воспоминаний Михаила Владимировича Родзянко:
1 января, как всегда, во дворце был прием. Я знал, что увижу там Протопопова, и решил не подавать ему руки. Войдя, я просил церемониймейстера барона Корфа и Толстого предупредить Протопопова, чтобы он ко мне не подходил. Не передали ли они ему или Протопопов не обратил на это внимание, но я заметил, что он следит за мной глазами и, по-видимому, хочет подойти. Чтобы избежать инцидента, я перешел на другое место и стал спиной к той группе, в которой был Протопопов. Тем не менее Пртопопов пошел напролом, приблизился вплотную и с радостным приветствием протянул руку. Я ему ответил:
«Нигде и никогда».
Смущенный министр внутренних дел, не зная, как выйти из положения, дружески взял меня за локоть и сказал:
«Родной мой, ведь мы можем столковаться».
Он был мне противен.
«Оставьте меня, Вы мне гадки», – сказал я.
Это происшествие появилось в газетах. Писали также, что Протопопов намерен вызвать меня на дуэль, но никакого вызова не последовало. 7 января на докладе у государя я прежде всего принес свои извинения, что позволил себе во дворце так поступить с гостем государя. На это царь сказал:
«Да, это было нехорошо – во дворце».
Я заметил, что Протопопов, вероятно, не очень оскорбился, так как не прислал вызова.
«Как, он не прислал вызова?» – удивился царь.
«Нет, Ваше Величество… Так как Протопопов не умеет защищать своей чести, то в следующий раз я побью его палкой».
Государь засмеялся.
Из воспоминаний Джорджа Уильяма Бьюкенена:
Осознает ли Его Величество, спросил я, опасность ситуации, и знает ли он, что на революционном языке заговорили не только в Петрограде, но и по всей России? Император ответил, что ему хорошо известно, что люди позволяют себе такие разговоры, но я совершаю ошибку, относясь к этому слишком серьезно. (…) «Ваше Величество, – сказал я, – должны помнить, что народ и армия составляют одно целое и в случае революции лишь малая часть армии будет готова встать на защиту династии. Как посол я прекрасно понимаю, что не должен говорить таких вещей Вашему Величеству, и мне потребовалось все мое мужество, чтобы сказать то, что я сказал (…)».
Император был, очевидно, тронут теплотой, которую я вложил в свой призыв, и, пожав мне на прощание руку, сказал: «Благодарю Вас, сэр Джордж». (…) Но минутное впечатление, которое мне, возможно, удалось произвести на императора, не было достаточно сильным, чтобы противостоять влиянию императрицы. (…) Протопопов, на плечи которого упала мантия Распутина, стал еще более влиятельным, чем раньше. Его рассудок окончательно помутился, и на аудиенциях у императрицы он передавал ей предупреждения и послания, полученные во время бесед с духом Распутина.
Из воспоминаний Владимира Николаевича Коковцова:
Внешний вид государя настолько поразил меня, что я не мог не спросить его о состоянии его здоровья. За целый год, что я не видел его, он стал просто неузнаваем: лицо страшно исхудало, осунулось и было испещрено мелкими морщинами. Глаза, обычно такие бархатные, темно-коричневого оттенка, совершенно выцвели и как-то беспомощно передвигались с предмета на предмет вместо обычного пристального направления на того, с кем государь разговаривал. Белки имели ярко выраженный желтый оттенок, а темные зрачки стали совсем выцветшими, серыми, почти безжизненными.
«Ваше Величество, – осмелился спросить я, – что с Вами? Вы так устали, так переменились с прошлого января, когда я видел Вас в последний раз, что я позволю себе сказать Вам, что Вам необходимо подумать о своем здоровье. Те, кто видят Вас часто, очевидно, не замечают Вашей перемены, но она такая глубокая, что, очевидно, в Вас таится какой-нибудь серьезный недуг».
Выражение лица государя стало какое-то беспомощное. Принужденная, грустная улыбка не сходила с его лица, он сказал мне только: «Я совсем здоров и бодр, мне приходится только очень много сидеть без движения, а я так привык регулярно двигаться. Повторяю Вам, Владимир Николаевич, что я совершенно здоров. Вы просто давно не видели меня, да я, может быть, неважно спал эту ночь. Вот пройдусь по парку и снова приду в лучший вид».
Пинетон, граф де Шамбрен Шарль (10 февраля 1875, Вашингтон – 6 ноября 1952, Париж) – французский дипломат, писатель. Из книги «Письма к Марии»:
Вышел император – по-простому, в серой казацкой черкеске; несмотря на опухлость, черты его усталого лица сохраняли былую привлекательность. Он задавал банальные вопросы, не слишком интересуясь ответами… Двор казался весьма озабоченным. Граф Фредерикс, которому на взгляд только чешуя из орденов не давала рассыпаться в прах, опирался на трость, перевязанную голубой лентой; большой церемониймейстер барон Корф был красен, как помидор; выстроившиеся вдоль стены высшие сановники казались героями произведений Кокто. Что же касается лакеев, сияющих галунами, то они разговаривали между собой без всякого стеснения. Какой контраст с тем бесстрастным видом, безупречною выправкой, le bon chic, который отличал их еще на прошлой неделе! Какая-то поломка случилась в механизме некогда отлаженной машины, и оттого разладились все ее шестеренки и пружинки, вплоть до дворцовой прислуги… Прежде чем покинуть этот золоченый зал, где он только что выступал в роли фигуранта, царь окинул своих слуг строгим взглядом, сжимая кулак… Увы! В этой вызывающей позе он больше походил на самозаводящийся автомат, чем на истинного самодержца, готового сломить чье угодно сопротивление.
