неисчислимые дары.

Мне рассыпал земли богатства,

весь блеск металлов и камней,

сулил мне мир в довольстве братства,

покой размеренных полей.

Мне обещал царя корону,

покорства трепетную лесть;

я зрел князей, спешащих к трону, —

мне ликованья дань принесть.

И обнажал пиров забавы,

объятья жгучих, юных тел,

и соблазнял напевом славы,

и рисовал певца удел.

Но сын отверг отца соблазны,

да буду равен я отцу!

Пути отца и сына разны,

но все к единому концу.

И я себе в туманной дали

прозрел таинственную власть:

венок терзаний и печали —

мои в ней слава, право, страсть.

Его я выбрал, и ни лира,

ни меч, ни разум, ни багрец

так не пленят мне властно мира,

как мой мистический венец.

К нему несметными толпами

всех стран народы притекут

и перед всеми божествами

его над миром вознесут...

МУДРОСТЬ^[95]

Я понял все, я все узнал,

но малым детям не скажу.

Над чем от юности гадал,

тем резвость юных пощажу.

Вот соберу детей как прежде,

пусть водят светлый хоровод!

Сам стану песни петь надежде,

развеселю старинный свод.

Я подойду к юнице с лаской,

глаза ей тихо завяжу;

дитя — забавив детской сказкой —

на камень белый положу.

Ее раздену осторожно,

ей поцелую лик шутя;

я — старый жрец, мне это можно,

она же — девочка, дитя.

Другим скажу: теперь бегите!

И пойте, дети, веселей!

Назад, на деда, не глядите,

сестра вас встретит у дверей...

И устрашусь ли жертвы малой?

Не долго стану целовать,

но сладко будет в крови алой

мне руки старые купать.

   1904

“Я ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ЛЮБЛЮ...”^[96]

Я человечество люблю.

Кого люблю, того гублю.

Я — дух чумы смердяще-гнойной,

я братьев ядом напою

и лихорадку страсти знойной

в их жилы темные волью.

Я ненавижу одиноких.

Глубин заоблачно-высоких

мне недоступна тишина

и мудрецов голубооких

святая радость не нужна

для мыслей черных и жестоких.

Но будет день, — преступный миг:

я подыму в них гордый крик,

я заражу их диким бредом,

и буду грозен и велик,

когда ни мне, ни им неведом

в них исказится Бога лик...

   1903

I^[97]

Иду по улицам шумящим,

встречаю сумрачные взгляды,

наперекор любви просящим

свершаю темные обряды.

О, я — жестокий и беспечный,

для них не ведаю пощады!

О, в этой жизни скоротечной

иной исполнен я отрады.

Они идут, проходят мимо,

встает как пыль их вереница:

влачатся долго, нестерпимо

однообразные их лица.

К чему их столько?! — все как тени,

их речь — не речь, пустое эхо.

В глазах ни света, ни падений,

ни зла, ни гордости, ни смеха.

Вас проклинаю! Вам — забвенье!

Моей любви теням не надо,

вам серый хаос, вам — презренье!

Вас ненавидеть мне отрада.

II^[98]

Иду к другим, зову других,

зову отъявленно-преступных,

всех неге мирной недоступных,

бесстыдно-смелых и нагих!

Зову в провалы и подвалы,

в притоны тайные игры,

к пирам в кощунственные залы,

где ждут их пьяные костры.

Хочу в порывах исступлений,

в безумстве плясок, мигов, смен,