Тот сел и робко смотрел на нас, еще не зная, зачем он потребовался партизанам. Потом, видимо, думая, что догадался, зачем его позвали, сказал:

— Можно и овса достать, и гречки. Мы кое-что припрятали на семена. Ну, а если для партизан, можем все выдать.

— Нет, не надо, — сказал Ковпак, — мы у народа не берем, у фашистов на складах много.

— Дельно, — одобрил счетовод.

— Мы позвали вас вот зачем, — сказал Ковпак. — Вы счетовод, и нам на бумаге покажите, что делают фашисты с Украиной.

— За всю Украину не могу показать, — сказал, помолчав, счетовод, — а за наш колхоз можно.

Однажды через село проходили фашистские солдаты, они увели 24 коровы, отняли у селян 31 полушубок, 3 пары валенок, 5 пар кожаных сапог, 50 пар варежек, 12 шапок и 3 фуфайки.

Весна пришла поздно. Пахать в колхозе начали в середине апреля, тогда как раньше начинали в конце марта. Правление колхоза, присмотревшись к гитлеровским бумажкам, поняло, что они в точности не знают, сколько у колхоза земли. Поэтому с земли, засеянной сверх плана, урожай врагу взять не удастся, и народ будет с хлебом.

На поле выехали лошади и волы. Было засеяно 100 гектаров овса (немецкий план требовал посев 50 гектаров), гречихи вместо 120 гектаров по немецкому плану посеяли 160 гектаров. Озимых было засеяно на 30 гектаров больше.

Когда был обмолочен урожай 1942 года, фашисты прислали план сдачи хлеба. Надлежало вывезти в районный центр 920 центнеров хлеба. Селяне вывезли 180 центнеров ржи, 36 пшеницы, 34 овса. После обмолота крестьяне спрятали по 109 килограммов хлеба на человека и две тысячи пудов овса.

Трижды приезжали фашисты в село. Они искали хлеб, но не находили его. Крестьяне жаловались на плохой урожай. Тогда гитлеровцы начали забирать у колхозников коров и кур. Селяне ответили тем, что стали резать своих коров, поросят и кур.

Все чаще и чаще в село приходили бумажки с требованием выдать то пять — семь коров, то две-три овцы, то два-три поросенка. Постепенно фермы начали пустеть. Перед приходом Ковпака на молочной ферме осталось две коровы, на свиноферме семь поросят и только на овцеферме около шестидесяти овец.

— Я отдал селянам приказ резать всех овец для партизан, — сказал счетовод. — Фашисты все равно докончат овцеферму. Однажды, — продолжал Нечипоренко. — из района приехали два жандарма, собрали народ и объявили, что гитлеровские власти требуют восемьдесят молодых селян на работу в Германию. Жандармы тут же набрали восемьдесят девушек и увели. Девушки по дороге в район стащили жандармов с лошадей, избили их и разбежались. Четыре раза фашисты после этого забирали народ для отправки в Германию.

Школу, в которой до войны обучалось двести учеников, пришлось закрыть, гитлеровцы запретили учить детей.

Фронт ушел далеко на восток. Гитлеровцы завели постоянную администрацию. Был разослан приказ о Налоге. Каждый селянин должен платить сто рублей подушного налога, шестьдесят рублей больничного сбора, сорок рублей страхового сбора и сто пятьдесят рублей за собаку.

— Я при нашей власти платила, — сказала хозяйка, не выдержав, чтобы не поделиться горькими мыслями, — налогу тридцать пять рублей, а вот как пришли фашисты, то требуют денег пятьсот рублей, шестьсот литров молока, семьдесят восемь кило мяса, сто семьдесят яиц. При нашей власти я получала в колхозе с мужем хлеба семьсот пятьдесят кило, картошки сто двадцать пять пудов, денег триста пятьдесят рублей. Держала два хряка, семь качек (уток), корову и десять кур. А теперь ничего нема, пуста хата. Скоро совсем будет пусто.

— Ну, счетовод, спасибо, — сказал Ковпак. — Показал ты нам гитлеровцев.

Счетовод смотрел не мигая на странного старика, бородатого партизанского начальника. Коженков безмолвно стоял у двери.

После того как Ковпак взорвал мосты на Сарнском железнодорожном узле, гитлеровское командование приняло решение покончить с дерзким партизанским соединением. Карательные экспедиции пытались это сделать еще в Полесье. Но фашисты не знали, сколько у Ковпака людей и каким оружием он располагает. Они посылали против партизан карательные экспедиции по четыреста — восемьсот человек. И каждый раз ковпаковцы разбивали их. И вот теперь тучи сгущались.

Ковпаковцы шли по границе лесной и степной полосы между Новоград-Волынском с запада, Коростенем — с севера, Житомиром — с юга, Фастовом и Киевом — с востока. Пленные рассказывали, что командование группы вражеских войск, выделенных специально для борьбы с Ковпаком, якобы знало направление нашего движения и дожидалось, когда мы выйдем из лесов в степь.

В Житомире разведчики установили, что гитлеровское командование задержало эшелон своих гренадеров, ехавших на фронт. Таким образом на юге образовался заслон. Радиостанция разведки приняла из-под Новоград-Волынска шифровку о том, что фашисты готовят удар с тыла. И наконец, «языки», выхваченные из вражеской автоколонны, рассказывали, что в Коро стене сосредоточивается полк мотопехоты, которому надлежало, закрывая степное плато с северной стороны, теснить Ковпака на юг. Север, юг и запад были ясны для Деда и Руднева. Неясен был восток — Фастов и Киев.

Ковпаку требовалось хоть на двенадцать часов задержать напор гитлеровцев с севера, чтобы получить возможность сделать шестидесятикилометровый бросок в район реки Тетерев, в леса под Киев.

Выиграть время Ковпак мог, только применив какую-то умную диверсию. Предполагалось взорвать мост под Коростенем и, этим задержав фашистов часов на восемь, сделать усиленный бросок на восток, а со стороны Житомира закрыться заслоном. Все было подготовлено. Командир 9-й роты Мурзин получил задание взорвать мост под Коростенем. Ковпак спросил его, уверен ли он в успехе и продумал ли все мелочи. Мурзин заверил Деда, что все будет сделано.

— Смотри, — предупредил его Ковпак. — Мы простили тебе несколько невыполненных заданий. Сейчас соединению грозит опасность. Если не сдержишь слово, пеняй на себя.

Мурзин увел роту под Коростень. Приближался рассвет. Ковпак спрашивал каждого, кто подходил к его тачанке, не слыхал ли он взрыва на севере. На железной дороге Коростень — Житомир, которую в ночь переходили ковпаковские партизаны, слышна была только ураганная стрельба. Взрыва не было.

Из-за горы поднялось багровое солнце.

— Не выполнил задания, сучий сын! — подытожил Ковпак. — Не взорвал мост.

Руднев молчал.

И Ковпак тут же изменил маршрут движения. Если рота Мурзина разбита, враг мог узнать маршрут партизанского соединения и подготовиться к атаке. И вместо того, чтобы идти на юго-восток, к Фастовскому железнодорожному узлу, Ковпак повернул колонну на восток. Связные бросились во все подразделения с приказом идти к деревням Яновка и Межеричка на реке Тетерев. Нужно было уходить, и как можно быстрее. Через полчаса после того, как был изменен маршрут, Дед приказал идти при солнечном свете. Все поняли, что обстановка изменилась к худшему.

Мурзин, как оказалось, пьянствовал всю ночь в деревне, невдалеке от моста. Было уже светло. Из Коростеня пошли поезда. Время было упущено.

И вот рота Мурзина вернулась. Встреча Ковпака с, Мурзиным произошла на берегу речки, через которую вброд переправлялась колонна. Как только люди выходили на берег, их одежда на морозе покрывалась льдом.

Протрезвевший Мурзин предстал перед Дедом.

— Я не выполнил задания, — понуро сказал он.

Ковпак сдвинул шапку на затылок и пристально посмотрел на Мурзина.

— Немного времени не хватило, — _ соврал Мурзин.

— Так, — сказал Ковпак. — Подойди ко мне. Так. Дыхни на меня.

Мурзин дыхнул. Ковпак поморщился и повернулся к комиссару.

— Судить мерзавца! — крикнул он.

Пока шла переправа, Руднев, собрав роту, расследовал причины невыполнения задания. Когда он закончил следствие, то прежде всего приказал забрать из роты Мурзина всех лошадей.

Потом он подошел к Деду, сидевшему на тачанке, и коротко сказал:

— Расстрелять шарлатана!