В запутанной и темной истории он понимал лишь одно: Рината – дочь Аллы и Владимира. Но до Олимпиады в Ванкувере ни та, ни другая правду, похоже, не знали.

– Я когда-нибудь все расскажу, Николай Петрович. Но не сейчас. Это уже… слишком, – проговорила Алла и помолчала. – А вы теперь давайте, скорее выздоравливайте. Вы нам нужны, Николай Петрович.

– Я ни на что не гожусь.

– Ваши знания и опыт бесценны, – возразила Алла, поднимаясь. – Я вас очень люблю и хочу, чтобы вы это помнили.

– Взаимно, девочка моя.

Алла наклонилась, коснулась виска Савченко и попрощалась.

Шагая по коридору, она думала о том, что, наверное, Николай Петрович прав, и Рината однажды сумеет спокойно ее выслушать. И тогда, возможно, больше не будет смотреть на мать с такой ослепляющей ненавистью.

Алла выбралась из автомобиля и, не дав себе даже шанса на сомнения, быстро направилась к подъезду. Дверь открылась практически сразу, едва она набрала на домофоне номер квартиры.

Бердников ждал ее. А она презирала себя за то, что согласилась. Оставила дочь в его доме, не рассказала правду, и теперь Рината, отгородившись от всего мира, не желает видеть мать. Но разве она могла не прийти?

Поднимаясь на лифте на девятый этаж, Алла смотрела на свое отражение в зеркале и видела женщину, готовую биться за родного ребенка. Сражаться за дочь, за ее любовь, за жизнь.

Даже против ее воли.

Бердников дожидался Аллу у раскрытой двери. Богославская медленно приблизилась к нему – к мужчине, ради которого прежде не задумываясь бросила бы все, что имела. Задрав голову, посмотрела в глаза со всей жесткостью и ненавистью, на которые была способна, и прошла прямо в квартиру.

Владимир сделал попытку помочь ей снять пальто, но она передернула плечами, будто прикосновение обжигало. Смерила Бердникова суровым взглядом, расстегнула крупные круглые пуговицы, скинула верхнюю одежду и повесила на вешалку. Не разуваясь, направилась в комнату. Владимир хотел последовать за ней, но Алла хлопнула дверью прямо перед носом Бердникова, без лишних слов указывая его место – вне их с Ринатой жизней.

Но вся смелость молниеносно свернулась клубочком и трусливо спряталась, едва она увидела дочь. Рина сидела на диване, поджав здоровую ногу, и читала книгу. Она намеренно не поднимала взгляда, хотя Алла не сомневалась, что Рината слышала и звонок домофона, и шаги в коридоре, и хлопок двери. Глупая манера игнорировать то, что она не желала воспринимать, проявилась еще в детстве и с тех пор никуда не делась. На тренировках подобное она позволяла себе редко, а вот вне спортивной жизни выходки девочки порой доводили Аллу до белого каления. Дочь казалась настолько чужой и отстраненной, что страх, тихий и беспомощный, начал холодом растекаться по телу, проникать в кончики пальцев, в живот, в мысли. В груди больно кольнуло.

У Ринаты практически ничего не было вне спорта. А она, ее мать, находилась рядом, но так далеко… Бесконечно далеко.

– Рина… – Алла сделала шаг, но тотчас остановилась, заметив, как тонкие, словно паучьи лапки, пальцы с силой вцепились в мягкую обложку книги, сминая переплет. – Рината, – набрав в легкие побольше воздуха, выдохнула Алла и, преодолев необъяснимую робость перед дочерью, пересекла комнату.

Губы Рины сжались в упрямую линию, но, несмотря на это, Алла присела на противоположный конец дивана.

– Нам нужно поговорить. Ты не можешь вернуться в детский дом. Тебе там не место.

– А где мне место? – хриплым из-за долгого молчания голосом спросила Рината.

Когда она подняла взгляд на Аллу, у той все внутри похолодело – столько едва сдерживаемой ярости в этих глазах она еще не видела. Да чего греха таить: такой Рина предстала перед Богославской впервые. Рината всегда была доброй, ласковой, пусть и настырной, целеустремленной девочкой, а теперь…

– Где мне место, Алла Львовна? – повторила Рината тем же тоном.

– Будешь жить у меня, – твердо сказала Алла, выдерживая взгляд дочери.

Ринаты скривилась, правильные черты ее лица исказились.

– А Владимир Николаевич говорит, я должна жить у него. Вы как-нибудь определитесь, только не подеритесь.

– Рина… послушай меня, пожалуйста, – хотя Аллу колотило, она как-то справлялась, отчаянно пытаясь сохранить спокойствие. – То, что тебе рассказал Бердников, – правда. Но я ничего не знала. Я и не представляла, что ты моя дочь. Я не…

– Ну конечно, Алла Львовна, – едко усмехнулась Рината, не веря ни единому слову, ни единому звуку, слетавшему с завравшихся губ. – Разве вы могли знать?

– Ринат… – Алла протянула руку и хотела дотронуться до ее кисти, но Рина вскочила и, едва не потеряв равновесие, схватилась за спинку стоявшего рядом стула.

– Я не желаю слушать ваши оправдания, Алла Львовна! Все, что вы скажете, – ложь! – она с леденящей циничностью усмехнулась и, помедлив, выпалила: – Почему ты не сделала аборт… мама! – Рину перекосило, когда она почти выкрикнула последнее слово. Такое важное, которое она так хотела произнести, а Алла – услышать. Но теперь оно оказалось исковеркано, опорочено, разломлено, а все благодаря одному человеку, не погнушавшемуся ничем на пути к намеченной цели.

Алла вскочила.

Открыла дверь и гневно, едва сдерживая злые слезы, рявкнула застывшему в коридоре Владимиру:

– Давай! Объясни ей, что я ничего не знала! Скажи, что это все ты! Сукин сын! – будто разъяренная рысь, она бросилась к Бердникову и грубо толкнула в грудь, а после вцепилась в ткань рубашки и зашипела прямо в лицо: – Верни мне ее – отдай моего ребенка, Бердников! – из глаз Аллы покатились слезы. – Верни…

– Алла… – Владимир приобнял ее за плечи. Что ответить? Что он последний трус и не сумел заставить Ринату выслушать его? А маленькая соплячка оказалась гораздо тверже, чем он мог вообразить? И лишь теперь до него дошло – не в его власти переубедить Ринату, если она приняла решение?..

Рина появилась в дверях и, прислонившись к косяку, бесстрастно наблюдала за разыгравшейся сценой.

– Отвезите меня в детский дом, – потребовала она, с равнодушным презрением взирая на обоих. Ожесточенные черты нежного личика выглядели странно, словно детство с непомерной быстротой отступало в небытие, а нечто взрослое, пришедшее слишком рано, стремительно занимало освободившееся место.

– И не мечтай! – бросил Владимир.

Алла скинула его руки и повернулась к дочери.

Вытерла слезы ладонями и посмотрела на Рину:

– Никакого детдома. Если не хочешь жить со мной, вернешься в школу. В конце концов, тренировки никто не отменял.

– Ну-ну, – сухо ухмыльнулась Рината. – Он еще не предупредил вас? Не будет больше тренировок. Ни выступлений, ни фигурного катания! Я не собираюсь быть вашей марионеткой!

– Что ты говоришь? – Алла не могла поверить ни единому слову Ринаты. Девочка готова ночевать на льду… фигурное катание стало ей второй сущностью. – Я не позволю тебе, Рина!.. – Богославская приблизилась к дочери и посмотрела на ее загипсованную ногу. – Ты не марионетка и никогда не была ею. Ты – личность. Спортсменка.

– Надоело, Алла Львовна. Хватит ваших лживых речей! Понятно? Я устала! Когда снимут гипс, вы… – Рина покосилась на Бердникова. – Вы вернете меня обратно. И все закончится. Я больше видеть вас не желаю! Ни вас, ни… – она перевела взгляд на Аллу и в упор посмотрела на нее. – Ни… – голос дрогнул, в груди защемило.

Рината любила этих людей. Всем своим одиноким сердцем, наивной детской душой. Позволила им пробраться в мысли, завладеть собой – и открылась для них.

– Ни вас, Алла Львовна. Я не вернусь в спорт. И вы оба забываете обо мне, словно меня никогда не было, – хлопок ладоней довершил начатое. – Все.

– Я не позволю тебе бросить фигурное катание! – уверенно заявила Богославская. – И не исчезну из твоей жизни, не сейчас, когда я обрела тебя…

– Тогда я уйду из вашей, – спокойно и сдержанно, с прежней холодностью процедила Рината. – И я не шучу.