Литмир - Электронная Библиотека

Владимир оторвался от компьютерного монитора и, ничем не выказывая растерянности, посмотрел на нежданную гостью. Лицо Аллы было бледным и встревоженным, всегда идеально уложенные волосы – растрепаны, пальто распахнуто, а тонкий кашемировый шарф висел на шее так, что один конец болтался где-то в районе талии, а второй едва достигал груди.

– Я не знаю, – спокойно ответил Бердников, вставая из-за стола. Мужчина пересек кабинет, закрыл дверь и, взяв Аллу под локоть, попытался усадить на диван.

Но Богославская вырвалась и, устремив на него дикий, совершенно непреклонный взгляд, повторила:

– Кто ее родители, Володя?

Бердников молчал. Смотрел на нее в упор, но говорить не мог.

– Скажи, что она не наша дочь, – голос ее, мягкий, проникающий в душу, стих. Алла сжала кулаки.

Она глядела на Бердникова, не мигая, и ждала. Но чего… она не понимала до конца. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы родной ребенок был жив, а скорбь, рука об руку идущая с ней долгие годы, осталась в прошлом, однако у огромного, не сравнимого ни с чем желания имелась и другая сторона – жестокое, расчетливое предательство.

Если ребенок жив, а Рината – трудолюбивая, ласковая, талантливая девочка, – ее дочь, значит он… человек, который сейчас стоит перед ней, мужчина, которого она любила больше жизни, сознательно лишил Аллу будущего. Сломал, поглумился над чувствами и бесстрастно, вот так же, как и сейчас, шестнадцать лет наблюдал за ее агонией.

– Ответь мне, Бердников.

– Кто тебе рассказал? – пробормотал он.

Алла неверяще покачала головой.

– Я задаю тебе прямой вопрос, а тебя интересует, кто проболтался? О ком? О Ринате? Бердников, я не дура! Она – твой ребенок. И если я – не ее мать, получается, что ты изменял мне. И врал! Пытался доказать, что моя беременность – вовсе не то, что нужно, а сам… – Богославская поджала губы и вплотную подошла к Владимиру, застывшему на месте. Взглянув на него, еле слышно попросила: – Скажи мне правду хотя бы теперь.

Но слова мало напоминали просьбу: в сознании Бердникова они прозвучали пулеметной дробью, ракетными ударами, оставляющими глубокие воронки и груды обугленной мешанины из трусости, упрямства и глупых амбиций. Он смотрел в выразительные серые глаза женщины, которую любил нежно и долго, но чувствовал себя так, будто видел перед собой палача.

Алла сделала шаг назад и, едва не оступившись, покачнулась. Положила на диван объемную коричневую сумку.

– У меня никого не было, кроме тебя, – наконец проронил он.

– Нет! – Богославская замотала головой. – Ты не мог так поступить… – из груди ее вырвался хрип. – Невозможно, Володя. Нет…

– Рината – твоя дочь, Алла, – Владимир понимал, что врать и дальше уже не имеет смысла. Минута, о которой он думал шестнадцать лет, настала.

– Нет! – еще яростнее затрясла головой Алла. Полные отчаянья глаза заволокло слезами, губы задрожали. – Нет, Бердников! Господи… – Богославская опустилась на диванчик и сжала виски ладонями.

– Алла… – Владимир подошел к ней и с трудом опустился на колени. – Мне нет прощения, знаю…

Богославская посмотрела на него с такой тоской и болью, что он, не выдержав, на мгновение зажмурился. Никакие оправдания не помогут. И должно быть, ничтожными кажутся ей его отговорки, если даже в нем они вызывают только отвращение и презрительную жалость.

– Как? – бесцветный голос стал отражением пустоты, застывшей в глазах. – Расскажи мне.

– В тот день… в день рождения Ринаты, в роддоме, где ты лежала, родился мертвый ребенок. Мальчик. Я договорился с нужными людьми, дал денег. Тогда были девяностые… И за деньги…

– Зачем? – перебила Алла, продолжая смотреть мимо него пустым, невидящим взором.

– Ты – лидер сборной – и должна была выступить на Олимпийских играх. Вернее, я считал, что события будут развиваться именно таким образом. А ребенок… Я решил, что он наверняка поставит крест на твоей спортивной карьере, Алла. Я думал, ты оправишься и снова будешь кататься.

– Ребенок… – Алла усмехнулась. – Зачем ты так со мной? С нами? Это же наша дочь, Володя! Наша!

– Алла… – он попытался взять ее за руку, но она не позволила – вырвалась и уперлась ладонями в сиденье дивана.

– Перед тем как… как отдать… ты видел ее?

– Нет.

– Неужели ты мог это сделать? – Богославская еще не вполне осознавала, не до конца верила в реальность происходящего. Но разве в такое можно поверить? В жестокость человека, которого она столько лет ни на день не переставала любить?..

Значит, золотые медали для него важнее родного ребенка?

– Что тебе еще рассказать? В какой именно момент ко мне пришла такая мысль? Вряд ли это столь важно, Алла. Я трус, который не смог посмотреть тебе в глаза и признаться, что дочь жива. Лжец, шестнадцать лет наблюдающий, как ты хранишь воспоминания о мертвом ребенке, которого ни разу не видела, – сказав, Владимир поднялся и присел на диван. – Я подлец, разрушивший и твою жизнь, и жизнь Ринаты. Впервые нашел в себе силы встретиться с девочкой спустя пять лет. А потом уже не мог оставить ее в детском доме. Хотел удочерить, но мне позволили лишь оформить опеку. И…

– Ты привел Ринату ко мне. Чтобы я присматривала за ней и с каждым годом все больше убеждалась, что она твоя дочь, – опустив голову, проговорила Алла. – С момента встречи с тобой вся жизнь полетела кувырком. Почему ты молчал раньше? Почему? – Она вскинула на него глаза.

– Я боялся.

– Чего?

– Вот этого взгляда, – признался Владимир. – Да, звучит странно, но я страшился лишиться тех крох, что теперь уже потеряны. Я бы признался тебе. Я действительно хотел, но не смог.

– Она родилась семимесячной, Володя. Крохотная. Совсем малышка. Она нуждалась во мне. Нас нельзя было разлучать. Мне следовало ее оберегать, а ты… ты заявил, что мой ребенок умер. Но не смог сказать, что он жив, – Алла резко поднялась на ноги и, глубоко вдохнув, шумно выдохнула. Повернулась к Владимиру, мрачно сидящему на диване. – Ты сегодня же выложишь Ринате правду.

– Нет.

– Что значит «нет»?! Опять испугался?

– Я расскажу ей после Олимпиады. Девочка должна выступить и…

Бердникова прервал громкий надсадный смех Аллы.

– Ты хоть слышишь себя?! Олимпиада? Володя… Какая Олимпиада?! Или даже сейчас соревнования для тебя важнее родного ребенка?! Жизнь тебя ничему не учит, Бердников! Ты сегодня же все сообщишь Ринате! – она шагнула к нему и посмотрела в упор. – Иначе я разрушу то, что у тебя еще осталось.

В лице Аллы появилась непоколебимая решимость. Она походила на подстреленную волчицу, которая из последних сил бьется за детенышей.

Этот взгляд он видел только один раз. Много-много лед назад, когда сказал ей, что необходимо сделать аборт.

– А ты подумай о ней.

– О ней я постоянно думаю!

– Для Ринаты лед – единственная страсть, Алла! И ты хочешь лишить ее золота? Ты представляешь, какая у нее подвижная психика? Думаешь, она доедет до Ванкувера, после такие новостей?

– Мы не знаем, как девочка себя поведет.

– Наверняка, – согласился Владимир. – Но я уверен, что сезон для нее завершится. Алла, давай подождем окончания Олимпийских игр, и я все ей расскажу. Обещаю.

– Сразу после окончания, – подытожила она.

– Да, – кивнул Владимир.

Алла, не взглянув на него, взяла с дивана сумку и вышла, тихо прикрыв за собой дверь кабинета. Мужчина, которого она любила много лет, оказался еще хуже, чем она могла предположить. Он, как беспощадное пламя, прошелся по ее жизни, оставляя за собой лишь обгорелые остовы радости, счастья, ее планов и мечтаний. Горькое непонимание смешалось с холодной пустотой, столь долго заполнявшей огромную часть ее души. Будь проклята Олимпиада в Лиллехаммере!

Будь прокляты все Олимпиады на свете – и медали и соревнования! Голова нещадно болела, к горлу подкатывал тошнотворный ком, но Алла упрямо выстукивала каблуками ровную дробь шагов. Чувства скручивались в душе маленькими смертоносными ураганными вихрями, те соединялись на миг, сталкивались и распадались. Сердце требовало, не медля ни минуты, рассказать Рине все без утайки, но разумом Алла понимала, что на сей раз Бердников прав. Месяц…

11
{"b":"813239","o":1}