В столице начались уличные бои. Часть армейских подразделений перешла на сторону сепаратистов и открыла огонь по центру столицы, по правительственным учреждениям, но досталось и жилым кварталам. Комитет поднял в воздух летающие платформы, на которых смонтировали гипноизлучатели, и нанес массированный удар по позиции войск сепаратистов, по самим сепаратистам, по их базам. Словом, после первого залпа все кончилось мирным глубоким сном. Затем немедленно были высажены силы Комитета контроля, которые демонтировали все установки и орудия, собрали все оружие, очистили все арсеналы и хранилища, вплоть до тех, которые считались глубоко засекреченными. Остальное было предоставлено силам безопасности Булунгу. Операция заняла одиннадцать часов. В столице все спокойно. Есть разрушения, убитые и раненые. Сепаратистских главарей, конечно, будут судить.

Не дослушав до конца, я уже висел над пультом связи. После нескольких попыток мне удалось набрать цепочку через Центр и связаться с нашим консульством в Марионвилле. Но когда дежурный, изумленный тем, что ему приходится отвечать на вызов космосвязи, спросил, по какому делу я звоню, то я почти растерялся. Потом все же сумел сказать: «По личному». Конечно, в такое время только по личному делу и звонить. Именно это выражение мелькнуло в первое мгновение в глазах дежурного. Однако дипломаты умеют скрывать свои эмоции. Он записал мою просьбу найти номер Тельмы Н'Дио по городскому указателю или через иммунологический центр и связать меня с нею, затем попросил меня подождать и отключился. Я не успел сказать ему, что станция скоро выйдет из зоны радиовидимости и установление связи потребует новых хлопот.

Я не мог заниматься ничем — мне становилось все тревожнее и тревожнее. Вдруг завопил Пятница, завозились обезьяны, захныкал Шаман.

Я включил запись старинной испанской клавесинной музыки. Одна из моих любимых кассет, но сейчас она меня раздражала именно тем, что пыталась успокоить. В итоге я выключил ее и в полной тишине уселся перед экраном. На табло выскакивали цифры, но я и без них мог сказать с точностью до десятой доли секунды, сколько времени прошло. В голову мне лезли обрывки мыслей, совершенно дикие или, наоборот, нудные и банальные, строчки стихов, музыкальные фразы, я с трудом сдерживался, чтобы не бормотать всю эту мешанину вслух.

Когда раздался гудок, вздрогнул так, словно меня хлестнуло при полном тяготении сорвавшимся кабелем.

«Слушаю».

Вместо дежурного на экране появился незнакомый человек. В цвете было видно темную бородку, темную кожу и очень темные глаза. Высокий — резался в визире почти до самых бровей. Руки он держал на коленях, переплетя сухие длинные пальцы перед собой. Он смотрел на меня безмолвно и напряженно, и с замирающим сердцем я понял, что он не совсем не знаком мне — он похож на Тельму.

«Вы из консульства?» — спросил я совсем уж глупо.

«Меня зовут Жак Н'Дио, — ответил он по-французски. — Вас я знаю, вы Сергей Торсуев. Очевидно, вы хотели поговорить с Тельмой»… — он вдруг выпрямился, и его лицо исчезло из визира.

«Да, я несколько раз… Что случилось?»

Его пальцы расплелись, кисти опустились и повисли.

«Мы перевели ее в госпиталь центра, — глухо донеслось до меня. — Надеялись, что в случае обстрела его-то пощадят… Но первый залп обрушил верхние этажи — именно те…» — Он замолчал. Молчал и я. Наконец он выдавил «прошу простить» и выключил связь.

22.10.18 бв. Сегодня весь день работал при включенных гравигенераторах, чтобы не терять времени на тренажеры. В итоге программа выполнена на два часа раньше. Они мне очень нужны, эти два часа…

Очередной звонок Клаусу кончился тем же. Попытка запросить «Сеть» все объяснила. Теперь в данных Энгельмайера стояла еще одна дата, после даты рождения. День был позавчерашний. Я смотрел на дисплей, а в голове крутилось «не врал, не врал…»

Выяснять подробности я не стал. Выключил все, отпустил встревоженного Пятницу на волю и уселся в кресло — подумать.

Мозг не хотел работать, не хотелось ни о чем размышлять и впервые в жизни не хотелось вспоминать Землю. Но я заставил себя думать. Себя, а не кого-то другого. Я мог, разумеется, связаться с Платоном Петровичем, вдвоем бы мы пришли к какому-нибудь выводу.

Но жизнь поставила меня перед проблемой, решение которой я должен найти сам. Только сам, не перегружая ответственности ни на чьи плечи, — как в старину мстили за убитого близкие ему по крови. А у меня сразу возникло ощущение, что Тельма подло убита, и даже не выстрелом, не взрывом гранаты; ударная волна расколола стекла в их отделении, и несколько крупных осколков располосовали стенку ее мобильного отсека, как пилой, — ее еще не успели перевести в стационарный бокс. Обрушившиеся перекрытия отделили ее от остальных. Добраться до нее удалось лишь через три часа. Будь на ее месте нормальный здоровый человек, он отделался бы контузией.

Она подло убита. Ее нет. И если я снова увижу ее, во сне ли, в бреду, я все равно буду помнить это. Не будет ее музыки, которая умерла вместе с нею, ее пальцев и розоватых ладоней, ее глаз — ничего больше не будет. Смерть непобедима.

В тот момент, когда мне показалось, что я вот-вот задохнусь, в памяти всплыла мысль о смерти еще одного человека — чуждого мне, как никто, и все же странным образом он переплелся в моем сознании с тем, что было мне дороже многого. От чего погиб Энгельмайер? Только ли оттого, что не мог сопротивляться? Уж он-то не мог!.. Он сделал все, что можно, чтобы обезопасить себя от угроз внешнего мира, и…

Только ли отсутствие лимфоцитов в крови убило Тельму? С кем я должен сразиться? Где он, враг? Он многолик, и сражение с ним идет уже не первый век. Он загнан в угол, он почти побежден и все же уносит одну жизнь за другой…

Самое страшное, внезапно подумалось мне, что Энгельмайер оказался прав. Я устремился в небожители, оправдывая себя тем, что здоров, тем, что добился этого места, что я приношу здесь пользу… Мне удалось забыть о том, что я не один такой. И как забыть — не забывая!

Как я радовался, что успел предупредить ВНИП о лучевом ливне, считая, что я квит со всеми, кто берег меня… Мой долг неоплатен еще и потому, что я в ответе за тех «космонавтов», кто остался на Земле. Потому что я один из немногих, кто может бороться против воплощения вечного врага — смерти, болезни, мучений…

Когда-то Платон Петрович рассказывал мне странную историю. В старом журнале, не то американском, не то немецком, ему довелось прочесть, как преуспевающий бизнесмен решил обезопасить сына с самого рождения от ужасов и ядов загрязненной экосферы. Для этого он поместил младенца в те же условия, в которых росли мы. Разница была в том, что парень был безупречно здоров от рождения. Но к девяти годам он потерял это здоровье. Пустячная простуда залила его легкие жидкостью, и он погиб. Ничто не помогло — ни новейшая аппаратура, ни лекарства…

Вряд ли Энгельмайер этого не знал. Может быть, не хотел об этом помнить. Слишком уж отчетливое предсказание судьбы здесь сквозило. А я? Почему я считаю, что со мной ничего такого не будет?! Почему?!

И в этот момент я успокоился.

Сердце колотилось, пальцы дрожали, но мысли были ясны и холодны. Начинался бой, один из первых боев моей личной войны, и, как солдат, я знал, что меня не убьет, пока все, что от меня зависит, не будет сделано. Силы неравны — против меня только смерть; а за меня двенадцать миллиардов землян, память и надежда. Это не бравада — впервые в жизни я ощутил по-настоящему четко, что есть вещи, которые неподвластны ничему. Ни времени, ни силе, ни власти.

Я встал с кресла и подошел к пульту Машины. Еще было время до отправки пакета. Одно за другим я набирал названия работ, которые надо было заказать Земле-Главной, одновременно высчитывая в уме, откуда я могу вынуть резервы времени, — не за счет же одних только гравигенераторов. Надо искать.

Итак. «Математическая теория иммунитета». «Моделирование иммуногенных механизмов». «Патология и физиология иммунитета». «Эмбриохирургия»…