Думаю, осмысление этого и умелое сознательное применение в твоих выступлениях сыграет свою роль, Я прислал тебе только незначительную часть того, что мог бы, но не хочу перегружать тебя цитатами. Даже и точных цитат — только в меру!

Письмо десятое (окончание)

Ты, как я понял из телеграммы, снова отправляешься в Ситниково. Стосковался по рыбке или решил окончательно прояснить вопрос — нужен ли сибирскому селу дансинг (пардон!) — дискотека? Я все тут, на Алтае. Куда-то пишу тебе, и ты мне наверное тоже пишешь куда-то.

Но, чувствую, информацию уплотняешь и стараешься изложить как можно больше в единицу листа писчей бумаги — вот уже только тезисами писать начал и о христианстве, и о происхождении выражения «зеленый змий».

Это мне напоминает какой-то забытый НФ рассказ, где ученые открывают канал, по которому можно общаться с дальней внеземной цивилизацией, но канал действует кратковременно и с огромными промежутками. Так что разговор по принципу «вопрос — ответ» совершенно не приемлем.

Ученые ищут и испытывают муки.

Тут один из них на остановке общественного транспорта того далекого времени, скажем на остановке глайдера (грейдера, блайзера, блюминга, шокинга, смокинга), невольно прислушивается к разговору двух женщин, потом кричит «эврика!» и рысью бежит к другим ученым. (Эврика — значит — нашел. — А. П.)

Они собираются кучей, и этот нашедший говорит, что информацию надо валить в канал кучей, подряд, пока он будет действовать, не дожидаясь ответа от далеких братьев по разуму. А то, что они станут в это время передавать, записывать на пленку и видео, чтобы потом разобраться, когда будет свободное время.

Его товарищи сказали — гениально, но как ты дошел до мысли такой. Он ответил, что посредством размышлений и при наблюдении разговора двух женщин на остановке шейкера (квакера, крекера, тостера, твистера). Женщины в сжатую единицу времени сумели сообщить одна другой все, что имели, поскольку каждая говорила, говорила только о своем, а обдумывать услышанное они, видимо, будут, когда разойдутся в пространстве.

Но все это — к слову. То есть к особенностям нашей летней переписки.

Перед новым моим сюжетом — он о двух товарищах и одной мокрой крысе, я поведаю тебе несколько картинок из алтайских разговоров.

Первый разговор. Сказка.

Сидит парень в избе. Влетает муха. Что делать? Хватает он ружье — бах! бах! — уложил муху. Шкуру снял, сушиться повесил, мясо собакам бросил, жиром решил сапоги смазать. Один сапог стерпел, а другой обиделся и убежал от парня.

Без сапога — не жизнь. Парень пошел его искать. Ходит в одном сапоге три года, на четвертый год заходит в один дом, а там пир горой. Смотрит парень — его сапог вино на пиру разносит гостям. Раз прошел мимо, другой раз прошел — никакого внимания на хозяина не обращает. Зло взяло парня, ударил он сапог, сбил с ног, размял хорошенько и на ногу натянул. С тех пор в двух сапогах ходит…

Каков поворот сюжета. На что похоже? На «Нос», правда?

Второй разговор. Случай.

Старик подошел к нам, когда мы располагались на ночевку в долине. Разговорились. Рассказчиком он оказался интересным, хотя многое помнит в отрывках и мешает народное с тем, что слышал по радио и видел по телевидению.

Рассказал нам о чудесном дереве, на котором растет картошка. Долго рассказывал — как туда, к дереву, царь послал своего сына и что с ним в пути было…

— А как это дерево называется по-алтайски? — спросил к

— Ябылак, — невозмутимо ответил старик и продолжил сказку!

Блестяще и начал он эту картофельную сказку:

— Царь-Отец, Морт-Сарт называется, проиграл дракону в карты сына, а может… дочь…

И действительно — какая разница?

Теперь мой сюжет. Он может показаться тебе чересчур простым, не обращай на это внимания и не торопись с оценкой.

Итак:

два товарища по роду деятельности (молодых инженера; колхозника; литератора, артиста и т. п.) сближаются на том, что их общее дело, и дело каждого из них в отдельности, тормозит третий человек, который старше их по должности и возрасту, но не намного. Товарищи сходятся на том, что этот третий не только тормозит дело, но и не соответствует своей должности (на колхозной машине бесплатно подвозит себе дрова и сено; берет даром мясо в рабочей столовой; понуждает аспирантов к соавторству, и пр.) Это, так сказать, закадровая экспозиция, читатель обо всем этом узнает из долгого разговора товарищей, разговора, который наполнен глубокими мыслями о Достоевском; о повышении урожая турнепса; о кварках; о бригадном подряде; о ксилографии и пр. Они собрались дома у товарища, который женат. Что-то говорит жена. Поддерживает их во всем. Они пьют чай. Упоенные благородным негодованием, собственной молодостью и смелостью, жаждой справедливости и другими благородными чувствами, перерастающими в душевную дружбу, разрабатывают план действий. Потом хозяин провожает друга и по пути к автобусу (трамваю, моторной лодке, «Жигулям», такси) они окончательно договариваются: надо написать каждому из них по письму в вышестоящую организацию, где и предать гласности все неблаговидные деяния противника прогресса…

(Мда-а… Придется от того варианта, что они — колхозники — отказаться, тут мне еще понадобится асфальт, так что лучше, если это дело будет происходить в городе.) Так вот, — хозяин дожидается, когда подойдет такси (глайдер, клиппор, миксер), и тепло прощаемся с товарищем по решительной борьбе с отдельными недостатками некоторых товарищей. Прощаются они на такой высокой ноте взаимопонимания и единства, что, если бы транспорт еще задержался, им бы нечего было друг другу больше сказать, так высоко они забрали.

Уехавший тут же ночью пишет письмо и, дождавшись, когда дождь перестанет, относит его в почтовый ящик. Письмо гневное и прямое. Как обговаривались!

Наутро они встречаются на службе с женой второго товарища. Она говорит, что муж вчера ночью пришел не в себе, весь какой-то перевернутый и странный. Курил на кухне, а потом собрал бумаги, наброски письма, порвал их мелко и выбросил в мусорное ведро (форточку, камин, печку). Жена начала выяснять — что, и как, и почему?

Оказывается, когда он проводил друга, то на обратном пути к дому ливануло. Он скрылся под навесом, в подъезде (в стогу сена, под зонтиком). Дождь быстро кончился, и он отправился дальше.

И вот на узкой улочке, залитой лывами и потоками воды, он увидел перед собой крысу.

Крыса была мокра.

Вода отрезала крысе все пути к отступлению, а идти вперед она не решалась — тут шел на нее человек. Но и человек увидел крысу и тоже остановился. Ему была крайне неприятна эта крыса. А крыса не бежала на него из страха и из-за того, что так в жизни не было принято. Но и отступать крысе было некуда.

А человек не мог отступить, ибо это было бы уже слишком!

Ему было не только неприятно, но и несколько страшновато, он ярко вдруг представил — как крыса бросается на него и в прыжке впивается в горло зубами, а ее голый и мокрый хвост мажет по груди! Он про-сто-таки физически ощутил мокрую шерсть на своих щеках…

Человек не отступил назад, он только качнулся влево, ближе к воде, и он увидел, что и крыса тоже — прижалась к правой стороне дорожки, даже ступила ножками в воду.

И тут человек шагнул вперед. Крыса тотчас метнулась мимо него. Они разминулись.

Человек оглянулся. Сердце колотилось почему-то.

Крыса сидела на сухой дорожке вне пределов досягаемости и непонятно смотрела на человека.

Дальше, рассказывала жена, он сказал, что никакого письма некуда посылать не будет.

Она улыбнулась товарищу своего мужа как-то матерински, поскольку думала, что он тоже бы порвал свое письмо, если\бы ему в эту мокрую ночь встретилась крыса. Но крыса ему не встретилась, потому он и оставался таким смелым. Или глупым.

Такие, брат, дела. Такие сюжеты.