Рука с плеча исчезла. Оля была хохотушкой, любила поиздеваться ради шутки, свято веря, что её острый язык был исключительно достоинством, и мечом, и щитом. Она часто перегибала палку. Кате досталось за двоих.

Если бы смартфоны не были столь функциональны, они бы всё равно поработили мир при помощи одной весьма удачной своей черты – пялясь в них с озабоченным видом, весьма легко отгораживаться от происходящего. Нахмурившись, Оксана упорно просматривала пункты, пережидая давление и недовольство. Все делали вид, будто ничего не происходило.

– Радоваться жизни надо, пока можешь, – проговорила она, наконец. Будто в бой ринулась. – Дряблую кожу да расплывшиеся щёки никакие бриллианты не украсят. Не знаю, как вы, а я хочу жить сейчас и быть счастливой сейчас. И если мне для этого нужна новая сумка, то достаньте и положите, пожалуйста. Нет, ждать лучших времён, пятницы или лета, такое не для меня. Увольте.

Мимо девушек проходила парочка других покупательниц – женщин, значительно более зрелых, чем вся компания. Несмотря на музыку, игравшую в торговом центре фоном, они не могли не услышать Оксану – никто не мог, если уж она затевала декламацию. Все ли слова дошли до них, или лишь часть, но от Кати не укрылось выражение глаз, с которым они провожали Оксану. От выражения этого стало вдруг стыдно и страшно, как в школе перед первым своим учителем, когда допустишь ошибку. Было в том взгляде презрительное осуждение и совершенно сбивающая с толку хитреца. Словно они, эти низенькие тётеньки, обвешанные складками многолетнего жира, знали нечто такое, что Кате, Оле и Оксане ещё только предстояло узнать, а узнав – испытать страшный удар.

– Прямо как Айдана, – Катя поморщилась, дёрнула плечами, стряхивая с себя мерзкое впечатление.

– Кто как Айдана? Я?! С чего это?!

– Да не ты, Оксан, тётки те, что мимо проходили. Покосились на… нас, знаешь, с точно таким выражением, как Айдана иногда. Хочется такой взгляд им обратно в морду бросить. Я вот думаю, вы не замечали, что некоторые свои эмоции так выпячивают, особенно отрицательные, что от этого противно становится? Нет, не было? Вот просто ходят и как бы гадят кругом, чвак, чвак, недовольством, злобой, чванством. Или истерикой там, смущением своим. Стеснительные такие есть, что три слова не выдавят, блеют и тут же в distress…

– А что они делать должны? – рассмеялась Ольга, – Ходить и улыбаться, чтобы тебе было хорошо?

– Ты утрируешь, – Катя насупилась. – Никто никому ничего не должен, это непреложная истина. Но общество же так и работает, что те, кто сильно мешают, идут… за забор. Нужно же ответственность понимать. Ты вот села, например, разрыдалась, а вокруг тебя людям бегать, выяснять, в чувства приводить. Подбадривать, опять же. Силы тратить. Или в маршрутке, заходит один такой мерзкий тип зайцем, уже пьяный, едет гордо без денег, а когда кондуктор на весь салон деньги у него запрашивает, не у него даже лично, а вообще, у вошедших, так этот наглый алкоголик ещё и материться начинает. Ага, говорит, да пошёл ты туда-и-туда, да заткнись… И всем настроение портит, агрессию распространяет.

Оля, проходя мимо особенно яркой витрины, рассматривала в отражении свои ноги.

– И что же его никто из маршрутки не выкинет, такого наглого? – отозвалась она на эффектную Катину паузу.

– Потому что люди по природе не агрессивные, конформисты в большинстве.

– Зассали, короче, – подвела Оксана. В её сочинениях последние предложение всегда было коротким. – Ты к чему всё это начала?

– К тому, пояснила Ольга, – что её, как и всех, бесит Айдана, потому что Айдана свои эмоции всем прямо показывает. А иной раз ещё и правду в лицо скажет.

– Ты ещё скажи, что честно, – Катя в раздражении начала поправлять волосы. Нервничая, она всегда закладывала за уши короткие выбивавшиеся пряди зря обстриженной когда-то чёлки. – Она себя вообще не ограничивает. Это попросту неприлично. Ещё зевала бы на скучных парах. Это не честность и не правда, это мудачество.

Оксана и Оля дружно расхохотались.

– Такое стоит и записать!

– Пожалуй, что да! Есть разница между честностью и мудачеством!

– К вашим услугам, – Катя смущённо улыбалась, глядя на запрокинутые в смехе головы подруг. – Вот появится Айдана на Турецкой курилке, вы ещё этот разговор вспомните.

Оксана и Оля скептически переглянулись. Айдана редко участвовала в сборищах подобного рода, даже если её особенно приглашали. Шансы столкнуться с ней в Турецкой курилке были весьма невелики. Обратно-пропорциональны частоте встреч с ней на лекциях.

– Ой, давайте не будем о грустном, – Оксана взяла подруг под руки, точно кордебалет. – Сосредоточьтесь лучше на обуви. Список пока ещё длинный.

Упрощая и будто нарочно не позволяя человеку оторваться от звериного царства, фольклор даёт собраниям людей яркие, характерные названия: злобные мальчишки гуляют сворами, женщины бегают за кавалером табунами, избиратели слушаются, как стадо, а девушки держатся стайками – очевидно, птиц. И только одиночки остаются просто одиночками, что рыба, что волк, что человек. Оксана, Оля и Катя кружили по торговому центру важными сороками. Они переходили из бутика в бутик, степенно оглядывали товар. Что-то трогали, снимая с полки, что-то вертели в руках, показывали друг другу, сопровождая модель широким спектром мимики. Одно выражение означало «смотри, как дорого», другое – «ха, что за убожество». И соглашались друг с другом, обязательно соглашались.

– Настоящие трагедии прячутся в повседневных вещах, – говорила Ольга. – Ты подумай, кто-то же деньги вложил, чтобы это в коробки сложить и перевезти через границу.

Катя устала от процесса ещё на стадии обсуждения списка, но шоппинг она воспринимала как необходимое зло, поэтому страдала стоически. В ней теплилась неугасающая надежда найти однажды вещь, которая смогла бы раскрыть и выразить всю уникальность её, Кати, натуры. Если Оксана подходила к выбору деловито – будто яблоки перебирала, на ощупь, на вес, на мягкость, – и знала цель, то Катя вышагивала по бутикам осторожно, как маленькая девочка в гостях. Взять, к примеру, эти славные ботиночки, весьма напоминающие стиль преппи. Катя видела сотни фотографий с подобными ботиночками, и каталог в её голове услужливо подкидывал гармонирующие части: плотные тёмные колготки, твидовый пиджак, юбку в клетку, вязаный жакет. Рука сама тянулась к обуви. Кате нравились аккуратные линии и явно лёгкая подошва… Но спустя секунду ноготки царапали воздух, и Катя отходила от полки, словно утренний прилив. Не было у неё жилета и пиджака нужного цвета, она в принципе понятия не имела, какой цвет был бы уместен, за исключением комбинации из запомнившегося фото, и уж тем более не могла она судить, был ли ей к лицу этот преппи-стиль. Если Катя и страдала от чего-то в её стабильной, упорядоченной жизни, так это было полное непонимание собственного стиля.

«В мире, переполненном людьми, где, будто кильки в банке, плавают миллиарды однообразных, заурядных, невыразительных лиц…, – выводила Катя в бумажном дневнике, – в таком мире сущее проклятие не быть особенным». Ровные, почти печатные буквы отличницы красиво чернели на персиковой бумаге. У Кати было пять чёрных гелевых ручек со стержнем в пять десятых миллиметра, специально для дневника. Дневник, с золотым ребром и рисунком бабочки на обложке, она выбирала сама. Он месяцами лежал в ящике за ненадобностью, вопиюще неуместный в их простенькой, по средствам обставленной квартире. Такими же неуместными были гирлянды, круглый год висевшие под потолком, и плед под медвежью шкуру. Катя постоянно чувствовала, что что-то было неправильно, чтобы было не так в её комнате и в её жизни, но никогда не открывала глаза достаточно широко, чтобы это увидеть.

– Вот эти попробуй, – Оксана протянула Кате лёгкие, едва ли утеплённые сапожки на шпильке. – Очень утончённые, как раз под тебя модель.

– Слушай, точно, – протянула Катя; сапожки появились будто из ниоткуда и были так же сказочно хороши. – Ты же сокровище, как ты это делаешь…