— Зови его, — приказал Лукулл.

Вскоре отпущенник ввел в комнату высокого человека в запыленном плаще, под которым виден был кожаный панцирь.

От него исходил резкий запах конского пота. Лицо его было загорелое и мужественное. Он был уже немолод, но с виду очень крепок.

Лукулл виделся с Деметрием всего один раз в Риме. Метелл сам привел его к нему в дом. Лукуллу понравилась исходившая от него сила и уверенность в себе. «Такой не подведет», — подумалось ему тогда.

Вошедший приветствовал Лукулла низким и твердым голосом.

Как только отпущенник оставил их одних, Деметрий сказал, что ему нужно как можно скорее вернуться к своим товарищам-повстанцам, сидящим в засаде, — он сам напросился в разведку, чтобы иметь возможность побывать в городе.

Потом он сообщил, что численность восставших за последнее время выросла почти до трех тысяч человек, больше трети их хорошо вооружены, причем оружие им доставляют родственники попавших в плен к Минуцию солдат из Свессулы, Ацерр и Капуи, ибо предводитель мятежников объявил, что вместо денежного выкупа он будет принимать за каждого пленного меч, панцирь, щит и шлем…

— Как? — переспросил Лукулл. — Кампанцы сами вооружают беглых рабов?

— Думаю, что полученным от них оружием Минуций успел вооружить несколько сот человек.

— Неслыханно! — возмутился претор. — Ну, ничего! Я положу конец этому безобразию! Продолжай!

— Десять дней назад Минуций отправил своих всадников в область гирпинцев^[410], чтобы призвать их к восстанию за гражданские права, но гирпинцы отнеслись к этому без особого воодушевления, и всадники привели с собой к Минуцию лишь несколько десятков бедняков-поденщиков. Кстати, в лагерь бунтовщиков явился Квинт Варий, бывший квестор Фрегелл, осужденный на изгнание по делу о беспорядках в этом городе…

— Квинт Варий! — повторил с удивлением Лукулл. — Это имя многие помнят в Риме. Двадцать лет назад ему вынесли смертный приговор, как главному подстрекателю восстания во Фрегеллах. Его уже вели на казнь в Мамертинскую тюрьму, как внезапно на пути осужденного и стражи появилась весталка^[411]. По обычаю смертный приговор был отменен. Конечно же об этом позаботились Гай Гракх и его друзья. Гракха потом самого привлекли к суду за причастность к мятежу фрегеллийцев, но судьи его оправдали. А Варий отделался ссылкой… кажется, в Сицилию.

— Я узнал, что он вернулся из ссылки с целью побудить союзников к отпадению от Рима, если им не предоставят права римского гражданства…

— Этот человек опаснее, чем Минуций, — нахмурившись, сказал Лукулл. — Его имя хорошо известно всей Италии. Для многих свободных он мученик за общее дело италийцев. Если вместе с беглыми рабами за оружие возьмутся свободные, в стране начнется жестокая междоусобная война. Не спускай с него глаз, Деметрий! Хорошо бы захватить его живым. Возможно, среди союзников уже зреет заговор…

Лукулл помолчал в задумчивости, потом спросил:

— Есть еще что-нибудь?

— Несколько дней назад, — сказал Деметрий, — к Минуцию явился из Рима беглый гладиатор Мемнон… тот самый, что отличился во время игр в честь победы над Югуртой…

— А, знаю… Этого малого я сам объявил в розыск. Как только он попадет мне в руки, немедленно прикажу пригвоздить его к кресту. Но почему ты заговорил о нем? Что-нибудь серьезное?

— Этот Мемнон до того, как стал гладиатором, был критским пиратом…

— И что же?

— Минуций рассчитывает на имеющиеся связи Мемнона с пиратскими главарями, чтобы договориться с ними действовать сообща.

— Ах вот как! — мрачно усмехнулся Лукулл. — Ну, этого он не успеет сделать, потому что я намерен в ближайшие дни раздавить мятеж.

— Если ты окажешь мне необходимое содействие, — помолчав, сказал Деметрий, — я могу попытаться захватить Минуция живым…

— О, этим ты оказал бы мне неоценимую услугу! — сказал Лукулл. — Протащить на цепи по улицам Рима этого мерзавца, этого предателя, опозорившего все всадническое сословие, мое заветное желание. Говори, что тебе нужно?

— Мне потребуется десятка два из твоих самых верных рабов или вольноотпущенников, желательно не латинян, а грекоязычных, чтобы они не вызвали подозрений, когда появятся в лагере мятежников, разумеется, под видом беглых рабов.

— Хорошо, я подберу надежных людей.

— Дня через два-три я снова буду в Капуе, и ты познакомишь меня с ними — я должен знать их всех в лицо, прежде чем они проберутся в лагерь у Тифаты. Кроме того, я хочу посадить их на коней. Во главе конного отряда я смогу свободно передвигаться по окрестностям и передавать тебе необходимые сведения.

— Лошадей ты получишь, однако нам надо поторопиться с этим делом. Как только ко мне прибудут подкрепления, я начну действовать самым решительным образом. Очень скоро с мятежом будет покончено.

— Прости меня, господин, я всего лишь твой соглядатай, но позволь мне сказать… Эти три тысячи беглых рабов — народ самый отчаянный. Они будут драться не на жизнь, а на смерть. Они дают друг другу страшные клятвы победить или умереть. Они прекрасно сознают, что их ждет в случае поражения. Мой тебе совет — не спеши, дай мне время расставить западню Минуцию. Когда он окажется в твоих руках, ты с малыми потерями покончишь с остальными. Без его руководства это сборище начнет рассыпаться на глазах и…

— Благодарю за совет, любезный Деметрий, — прервал отпущенника Лукулл, — но я уже принял решение и от него не отступлюсь. Что касается Минуция, хорошенько следи за ним, не выпускай его из виду, особенно после того, как я разгоню мятежников. Не дай ему ускользнуть. Можно предположить, что он, если учесть его связи с пиратами, попытается бежать именно к ним. Поэтому искать его придется на путях, ведущих к побережью Тирренского моря.

— Я понял, господин. Можешь не сомневаться — от меня он не уйдет.

— Как ты вошел в город? — поинтересовался Лукулл после короткого молчания.

— Прибыв в Капую, я вручил твое письмо префекту, и он дал мне специальный пропуск — вот эту тессеру^[412], — сказал Деметрий, вынув из-под панциря продолговатую табличку. — Благодаря ей я могу беспрепятственно входить в город и выходить из него в любое время дня и ночи.

— Теперь тебе понадобится такой же пропуск и от меня, иначе тебя будут задерживать мои воины, находящиеся в дозоре.

Лукулл подошел к столу, на котором стоял его походный ларец с хранившимся там архивом. Он вынул из ларца табличку и грифелем написал на ней несколько слов.

— Она будет служить тебе опознавательным знаком, — отдав табличку вольноотпущеннику, сказал Лукулл. — Мои командиры и начальники дозоров будут знать, что предъявитель этой тессеры имеет свободный доступ и в город, и в лагерь.

Деметрий, спрятав обе таблички под панцирь, простился с претором и покинул дворец.

В это время уже стемнело.

В надвинутой на глаза широкополой войлочной шляпе отпущенник быстро пересек площадь и по главной улице добрался до Флувиальских ворот, у которых при свете факелов бодрствовали солдаты городской стражи.

Начальник стражи, которому Деметрий предъявил пропуск, велел солдатам открыть ворота и выпустить его.

Лукулл остался доволен слугой своего шурина. Деметрий показал себя храбрым, осмотрительным и предприимчивым осведомителем в стане мятежников. Вместе с тем Лукулл на деле убедился, что Метелл был прав — ему предстояла нелегкая борьба. До прибытия из Самния Гнея Клептия с пополнением нечего было и думать о решительных действиях против врага, засевшего в укрепленном лагере, и к тому же имевшего численное превосходство. Правда, вместе с солдатами гарнизона Капуи Лукулл располагал почти тремя тысячами человек, но капуанское воинство, как это признал сам городской префект, было недостаточно боеспособно. «Для таких солдат и победа не в славу, ни бегство не в укор», — откровенно сказал Гельвинован в разговоре с Лукуллом, видимо, вспомнив о недавнем поражении своего военного трибуна, едва не попавшего в плен к мятежникам (надо сказать, Цезон Рабулей скромно умолчал о том, что почти всю ночь напролет после позорного бегства капуанцев он играл в кости с самим Минуцием, а префекту он рассказал, что ускользнул от захвативших его беглых рабов, воспользовавшись их беспечностью).