Раздумывать было некогда, и Ювентина протиснулась в узкое пространство между стеной и спинкой ложа, присев там на корточки.

Сердце ее учащенно билось. Какая неожиданность! Что может быть общего у богатейшего римского всадника с закоренелым пиратом, бывшим гракхианцем?

Ювентина интуитивно догадывалась, что все это неспроста.

Она вдруг вспомнила, как на пиру у Волкация Клодий рассказывал друзьям что-то о своем отце, осужденном на изгнание стороннике Гая Гракха. Вполне возможно, что отец Клодия, будучи в изгнании, связался с Требацием и потом уговорил сына сотрудничать с ним. Вот и разгадка, почему пролетарий так быстро сказочно разбогател…

Скоро в триклинии зашлепали сандалии рабов и рабынь, торопливо собиравших на стол. Немного погодя послышались голоса хозяина дома и его римского гостя.

— А какие новости из сената? — продолжая разговор с Клодием, спрашивал Сальвидиен.

— Ничего интересного! — отвечал Клодий, и через минуту ложе, за которым спряталась Ювентина, заскрипело под тяжестью его грузного тела. — Говорят, Марий добился от сената, — продолжал публикан, — добился права обращаться за помощью к союзным царям, а это значит, что на берегах Тибра скоро будет слышаться разноязычная речь…

— Но что слышно о кимврах? Пойдут ли они в этом году на Рим?

— Трудно сказать! Пока что они, подобно саранче, опустошают Нарбоннскую провинцию. Надо полагать, что как только варвары начнут ощущать недостаток провианта, им придется искать новые места. Возможно, они бросятся прямо на Рим. Тогда для Италии наступят не самые лучшие времена. Если это произойдет, то я надолго задержусь в Сицилии. У меня нет никакого желания испытывать свой воинственный дух, сражаясь против несметных полчищ германцев под знаменами отечества… Но оставим эту скучную тему. Я хочу потолковать с тобой об одном важном деле.

— Слушаю тебя.

— Мое новое назначение дает мне большие возможности. Я хочу, чтобы ты, Сальвидиен, как можно скорее передал Требацию кое-какие мои соображения…

— Я весь во внимании.

— Несколько дней назад сенат принял решение о закупке зерна в Сицилии, выделив на это из эрария сорок миллионов сестерциев. В скором времени сицилийский претор получит эти деньги, и мы… скажем так, мы могли бы принять самое близкое участие в аукционе по продаже зерна…

— Что-то я плохо соображаю, — прокряхтел Сальвидиен.

— Сейчас я все поясню. Суть моего замысла состоит в том, что Требаций начинает охоту за кибеями^[387], которые заняты перевозками в Рим зерна. Захваченные им суда будут приводиться в определенные гавани и разгружаться там под моим непосредственным руководством. Разгруженные кибеи придется уводить подальше в море и пускать на дно. Не думаю, что Требацию, располагающему большим количеством быстроходных кораблей, это доставит какие-то затруднения. Тихоходные и неповоротливые кибеи со слабым прикрытием из сторожевых судов, а то и вовсе без всякого прикрытия, — легкая добыча для миапаронов, гемиол и либурнийских кораблей. Залогом успеха нашего предприятия должно быть соблюдение строжайшей секретности. Это непременное условие. От всех нежелательных свидетелей, включая матросов и гребцов с захваченных римских кибей, нужно будет избавляться самым решительным образом. Пусть Требаций договорится с киликийцами, наторевшими в торговле рабами, сбывая им по дешевке пленников, или пусть поступает с ними, как сочтет нужным, хоть отправляет несчастных в качестве даров Нептуну и Амфитрите, но я хочу быть спокоен относительно того, что мое участие в этом деле никогда не всплывет. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я должен остаться добропорядочным римским гражданином вне всяких подозрений…

— Требаций сделает все возможное, чтобы уберечь тебя от всяких неожиданностей. Ведь ты для него настоящий дар богов, — сказал Сальвидиен и, помолчав, спросил: — Стало быть, хлеб, получаемый Римом от «десятины», будет возвращаться нашими людьми обратно в зернохранилища, которые находятся в твоем распоряжении?..

— Совершенно верно, мой друг, — спокойно продолжал Клодий. — И чем больше будет этого неучтенного зерна, тем больше денег перепадет нам от сицилийского претора, которому я буду сбывать хлеб на самых выгодных условиях, таких, что он предпочтет меня любому из моих будущих конкурентов.

— А что? Придумано совсем недурно! — произнес Сальвидиен.

Оба собеседника умолкли.

Судя по тому, как под Клодием затрещало ложе и звякнула на столе посуда, Ювентина определила, что публикан принялся за еду и вино.

Она сидела в своем укрытии тихо, как мышка, и от волнения поначалу с трудом осмысливала то, о чем говорили Клодий и хозяин дома.

«Кажется, я стала нежелательной свидетельницей в тайном и опасном деле», — мелькнуло у нее в голове.

Она решила вооружиться терпением и ни в коем случае не обнаруживать себя, сознавая, что в противном случае это для нее добром не кончится.

«Но каков Клодий? — изумлялась она. — Вот так пройдоха! Сегодня ведет переговоры с пиратами, а завтра будет гостем у римского претора!»

— Если Требацию понравится мое предложение, — через некоторое время снова заговорил Клодий с набитым ртом, — нам потребуется не более двух месяцев, чтобы провернуть это дельце. Я предвкушаю, что наша прибыль будет исчисляться миллионами! Все это можно будет подробнейшим образом обсудить в Сиракузах у Гая Видацилия. Было бы глупо не воспользоваться столь счастливыми обстоятельствами. Что ты об этом думаешь?

— Ты еще спрашиваешь! — отозвался Сальвидиен. — Никто не предложил бы более изощренного и обдуманного плана! Хе-хе! Если я все правильно понял, ты хочешь заставить Рим оплачивать звонкой монетой из эрария тот самый хлеб, который он привык задаром получать в виде «десятины»! Я уверен, Требаций будет в восторге! Будь я на его месте, то сразу бы забросил все другие дела и занялся только этим одним…

Ювентина без всякого интереса слушала этот разговор. Стиснув зубы, она была озабочена лишь тем, чтобы не шелохнуться, не выдать себя и с сожалением думала о своих ногах, затекших в принятой ею неудобной позе.

У нее радостно забилось сердце, когда Клодий, наконец, кликнул слуг и потребовал принести ему обувь.

Спустя еще немного времени Сальвидиен и Клодий покинули триклиний.

Ювентина поспешила выбраться из своего тесного укрытия.

К счастью, в этот момент никого из рабов не оказалось в столовой, однако когда Ювентина выбежала из нее и быстро пошла по андрону, она лицом к лицу столкнулась со служанкой, неожиданно выскочившей навстречу ей из атрия.

— О, прости меня, госпожа! — испуганно воскликнула рабыня.

— Ах, это я виновата, Терция! — смущенно сказала Ювентина.

Она оказалась в очень щекотливом положении. Только что из триклиния вышли хозяин дома и его гость. Что сказать служанке, заставшей ее перед выходом из триклиния?

Чтобы не дать ей времени на размышления, она решила отчасти признаться.

— Видишь ли, — стала объяснять она. — я спряталась здесь и жду, когда уйдет гость твоего господина. Я знакома с этим человеком, но не хочу показываться ему на глаза. Думаю, и Сальвидиен будет очень недоволен, если гость увидит меня в его доме. Понимаешь меня?

Служанка кивнула головой.

— Господин уже прощается с ним в вестибюле, — сообщила она.

Ювентина подумала, что теперь ей придется рассказать Сальвидиену о том, что она знакома с Клодием.

«Лучше пусть он узнает об этом от меня, чем от своей рабыни», — рассудила она.

Как только Сальвидиен проводил публикана и вернулся в атрий, Ювентина тут же поведала старику, что едва избежала встречи с Клодием, который был приятелем ее бывшего господина и хорошо знает ее.

— Ты правильно сделала, что не обнаружила себя перед ним, — выслушав девушку, одобрительно сказал Сальвидиен.

Таким образом, это маленькое происшествие, которое могло стать для Ювентины довольно-таки неприятным, закончилось вполне благополучно, и по этой причине у юной беглянки весь остаток дня было хорошее настроение, если не считать тревоги за Мемнона.