И они стали собираться в путь. Кроме своей одежды, они взяли с собой несколько одеял. Лошадям скормили две трети оставшегося ячменя, предполагая покормить их еще раз в дороге. Бронзовый котелок, сослуживший им хорошую службу, они решили оставить, напоив из него напоследок лошадей.

Перед уходом они в последний раз окинули взглядом давшую им скромный приют лесную полянку со стоявшим на ней шалашом, заваленным хвоей (шалашом они так и не воспользовались, потому что все эти дни была ясная погода).

— Как мало нужно человеку, — вздохнув, сказала Ювентина. — Зачем ему безумная роскошь, из-за которой повсюду происходят войны и льется кровь? Странно! Люди из жадности как будто стремятся предупредить свои, в общем-то, совсем небольшие потребности, а я… С тобой я могла бы жить здесь и быть счастливой, — мечтательно и грустно добавила она.

В это время Мемнон взнуздал одну из лошадей и посмотрел на нее с улыбкой.

— Ну, нет! Только не здесь! — сказал он. — Когда-нибудь мы с тобой найдем себе место поспокойнее, подальше от Италии, где нас никто не будет разыскивать, — сказал он.

Пропустив вперед Ювентину, александриец повел следом за ней привязанных друг к другу лошадей, обрубая мечом мешавшие ветки деревьев.

Ювентина, внимательно осматриваясь вокруг, первая пробралась к дороге и убедилась, что она совершенно пустынна.

Перед тем как усадить девушку рядом с собой на коня, Мемнон тщательно укутал ее поверх плаща двумя одеялами.

— Я теперь похожа на смешную куклу, какие вывешивают на перекрестках во время праздника Компиталий^[380], — смущенно посмеивалась она, когда они тронулись в путь.

— Нет, ты хорошенькая куколка! — весело воскликнул Мемнон, целуя ее.

Легкой рысью они проехали около двух миль.

Заметив слабо проторенную дорогу, отходившую вправо от основной, Мемнон тут же свернул на нее, вполне уверенный, что она в конце концов выведет их на морское побережье.

Эта дорога шла между дикими зарослями глухого извилистого ущелья, по которому им пришлось ехать не менее шести миль, пока нависавшие над ними скалы внезапно не раздвинули свою неприступную гряду и взору их не открылась спокойная гладь бескрайнего моря.

Ювентина, увидев море, не могла удержаться от радостного и восторженного крика:

— О, боги! Как красиво!

Мемнон смотрел на этот величественный лазурный простор с суровой сдержанностью моряка, привыкшего к красоте моря.

Узкая каменистая дорога тянулась вдоль берега над обрывом.

Внизу была широкая песчаная отмель, на которую лениво набегали пенистые волны.

Когда они проехали еще около трех миль, Мемнон остановил лошадей, решив, что Ювентине пора отдохнуть.

Они остановились у маленькой, растерзанной бурей рощицы.

Мемнон соскочил с коня, потом бережно снял с него свою спутницу и усадил ее под росшим неподалеку деревом.

Пока Мемнон привязывал лошадей к стволу старой одиноко стоявшей над обрывом сосны, Ювентина загляделась на море.

Она видела его в третий раз после того, как дважды посетила Остию. Кто знает, если бы не ее знакомство с Мемноном, она никогда бы не увидела этой волнующей красоты?

Всего два месяца назад она с равнодушием безысходности готовилась стать блудницей в лупанаре Волкация. И сколько странных, почти невероятных событий изменили ее жизнь! Сначала эта странная, неожиданная и почти роковая для нее история с Минуцием, которая так резко изменила всю ее жизнь. Уже на следующий день после того, как тот привел ее в свой дом, она увидела Мемнона, который, словно прекрасный Адонис, воскрес из мертвых… Она была благодарна судьбе за священный обет Минуция, данный им Диане Тифатине. К римлянину она относилась с искренней симпатией. Конечно, он был до крайней степени избалован и развращен богатством, но что-то выдавало в нем человека необыкновенного, отличавшего его от других римлян с их алчностью, жестокостью, лицемерием и коварством. Но в глубине души она сознавала, что отношение ее к Минуцию могло быть иным, если бы не его обет, который она считала спасительным для себя. Благодаря ему она осталась чистой перед Мемноном с того дня, как увидела его на арене… О, теперь она обрела свободу и никому не даст к себе прикоснуться, кроме Мемнона! Теперь она принадлежит только ему! Только он вправе целовать ее, обладать ею и никто другой!

Так она думала и твердила про себя эти слова, как клятву…

— Что там, за этим морем? — спросила Ювентина, когда Мемнон присел рядом с ней.

— Если смотреть прямо — Карфаген, точнее, его развалины, — сказал Мемнон, обняв ее за плечи. — Вон там, севернее, лежат посреди моря два острова — Сардиния и Корсика. А за ними, если плыть строго на запад несколько сот миль — Балеарские острова, расположенные не так далеко от иберийских берегов, то есть Испании. А если смотреть туда, вдоль берега, то за этим Тирренским морем находится Сицилия. Если ничто нам не помешает, то когда-нибудь от ее берегов мы с тобой на самом быстроходном корабле при попутном ветре за шесть дней плавания доберемся до Крита…

— Как далеко! — прошептала Ювентина.

Немного передохнув и съев по ломтику соленого овечьего сыра, они отправились дальше.

Все-таки Ювентина очень ослабела за время болезни. После двух часов езды она пожаловалась на головокружение. Мемнон немедленно остановился и на руках отнес девушку к скалам, возле которых нашел место, защищенное грудой камней от поднявшегося ветра.

Погода стала меняться к худшему, и Мемнон опасался, как бы их не застигло ненастье.

Но хотя ветер усилился, небо по-прежнему было чистым. По подсчетам Мемнона оставалось еще около десяти миль пути. Чтобы успеть к Кайете засветло, Мемнон решил больше не делать остановок.

Незадолго до заката они увидели город и гавань, заполненную множеством больших и малых кораблей. Их мачты походили на оголенные дыханием зимы деревья. Неровной линией спускались по холмам к морю крепостные стены, надежно защищавшие Кайету со стороны суши. Только с моря город был открыт для нападения.

Кайета была гаванью Формий, удаленных от нее на шесть миль.

Мемнон часто посещал этот город для переговоров с его представителями по поручению Требация.

Власти Кайеты тайно платили дань критским пиратам, тем самым оберегая себя от опустошительных набегов морских разбойников. Требаций имел связи с киликийскими, исаврийскими и прочими пиратами, которые по взаимной договоренности с ним обходили стороной Кайету. В течение ряда лет город находился под покровительством пиратов Новой Юнонии, основанной римскими изгнанниками, бежавшими на Крит после разгрома гракхианского движения.

В описываемое время морской разбой принял такие колоссальные размеры, что ни один город на побережье Италии не мог считать себя в безопасности. Дерзкое нападение Требация на Остию — гавань самого Рима — служило доказательством возросшей силы римских и италийских изгнанников, сумевших через восемнадцать лет после гибели Гая Гракха громко заявить о себе правительству оптиматов в Риме^[381].

Во многих крупных приморских городах Италии и Сицилии у критских пиратов были свои люди.

Зачастую они жили там под чужими именами, содержали кабачки, притоны и гостиницы. Благодаря им пираты получали необходимые сведения о передвижениях по морю кораблей с богатыми грузами и состоятельными путешественниками. Мемнон знал таких людей в Сиракузах, Мессане, Неаполе и других городах, будучи доверенным лицом Требация во многих его делах. Он выполнял особо важные поручения архипирата.

Когда Требаций решил напасть на Остию, Мемнон отправился туда на встречу с Ватинием Агеллом. Тот работал на пиратов в благодарность за то, что Требаций помог ему расплатиться с долгами. После того как Ювентина разыскала его по просьбе Мемнона, Ватиний, видимо, всполошился и, боясь разоблачения, почел за благо переменить место жительства, дабы не попасть в руки правосудия.

Что касается Кайеты, то там обосновался Тит Стаций Сальвидиен, покалеченный в одном из морских сражений и доживавший в этом городе свой век старый гракхианец.