В этой комнате Лукулл составлял и произносил вслух речи, готовясь выступить с ними в сенате или на Форуме.

— Итак, я слушаю тебя, — сказал Лукулл, знаком приглашая гостя присесть на обитую дорогой тканью скамью у двери, в то время как сам он устроился в своем любимом кресле у письменного стола.

— Я хотел бы начать с того, — заговорил Аврелий, — что рабы мои ни в малейшей степени не могут быть причастны к заговору, в каком ты их подозреваешь, и…

— Об этом предоставь судить мне, любезный Аврелий, — холодно прервал его хозяин дома.

— О, да, конечно, — поспешно сказал Аврелий. — Но… есть одно обстоятельство…

— Говори прямо. Ты, кажется, говорил, что речь пойдет о близком мне человеке. О ком именно?

— Видишь ли, — продолжал ланиста, — рабы мои народ старый и немощный. Если их начнут допрашивать с пристрастием, они могут не выдержать и наболтают лишнего…

— Ну, а мне от этого какая печаль?

— Скажем, когда у моего старика виллика начнут выпытывать, почему он не дал знать господину через посыльного о том, что в имении негаданно-нежданно появились гладиаторы, которым должно сидеть под замком, он обязательно вспомнит, как некий Деметрий договаривался однажды со мной об одном из тех дел, которые обычно обсуждают втайне…

— Послушай, милейший! — строгим тоном произнес Лукулл. — Не знаю я никакого Деметрия и знать не хочу. Говори толком, есть ли у тебя что-нибудь интересное для меня или давай прекратим этот разговор.

— Дело в том, что этот самый Деметрий — вольноотпущенник твоего шурина Метелла Нумидийского, — угрюмо сказал Аврелий.

— Вот как? — насторожился Лукулл.

— Обычно он исполняет наиболее ответственные поручения своего патрона.

— Ты хочешь сказать, что Метелл поручил своему отпущеннику вести с тобой какие-то тайные переговоры?

— Вот именно.

— И о чем шла речь?

— Буду говорить с тобой прямо и откровенно. Деметрий заключил со мной неофициальную сделку о найме тридцати моих учеников, которым, как я узнал потом, надлежало убрать одного человека… ты должен помнить о несчастье, приключившемся пять лет назад с квесторием Лелием Транквиллом…

— В своем ли ты уме? — изумленно воскликнул Лукулл. — Ты хочешь сказать…

— Да, я хочу сказать, что этот несчастный случай был подстроен и, как ты сам понимаешь, не без ведома Метелла.

Лукулл был потрясен услышанным.

Метелл, честнейший и благороднейший Метелл, замешан в предумышленном убийстве?

Это показалось ему невероятным.

Но, с другой стороны, разве осмелился бы какой-то гладиаторский ланиста шутить с ним такие шутки?

— Вот почему я обратился к тебе, Луций Лициний, — снова заговорил Аврелий, от которого не ускользнуло, что его слова произвели на претора нужное впечатление. — Я и сам не хотел бы попасть в какую-нибудь скандальную историю и полагаю, что совсем необязательно, чтобы ночные триумвиры выведали от моих рабов что-нибудь такое, что могло бы повредить твоему шурину…

— Довольно! — прервал ланисту Лукулл. — Я все понял. Что еще ты хочешь сказать?

— Могу ли я надеяться… — начал Аврелий.

Но Лукулл не дал ему договорить.

— Я буду действовать согласно своей совести и благу республики, — сказал Лукулл, поднимаясь с кресла и всем своим видом показывая, что аудиенция окончена.

Однако ланиста, покидая дом претора, чутьем понял, что своего добился, — вряд ли после этого разговора Лукулл будет упорствовать в своем намерении относительно проведения строгого дознания среди рабов его имения.

В этот же день, часа за три до заката солнца, из Капенских ворот выехал отряд вооруженных всадников во главе с центурионом, который, получив приказ претора, немедленно приступил к выполнению возложенного на него поручения.

Находившиеся под его начальством тридцать всадников все были апулийцы^[372], отличные наездники и храбрые воины, недавно прибывшие в Рим по воинскому набору союзников.

Отправляясь в путь, центурион уже знал, что беглые гладиаторы верхом на отбитых у стражников лошадях примерно около шести часов назад появились на Латинской дороге неподалеку от Тускула (об этом ему рассказали крестьяне из Пренестинской области, пригнавшие в Рим быков на продажу, — по их словам, они встретили группу всадников, которые во весь опор мчались в сторону Пикт).

Центурион получил также преторское предписание, касавшееся молодого человека из всаднического сословия Тита Минуция, неким образом связанного с беглецами. По этому предписанию центурион должен был немедленно задержать этого римского всадника, который, как предполагалось, находился в Капуе.

Относительно беглых он не сомневался, что завтра же настигнет их. На его стороне было бесспорное преимущество, потому что он имел право по первому требованию менять лошадей на заезжих дворах, что в свою очередь позволяло его отряду передвигаться с большой скоростью.

В первую стражу ночи отряд прибыл на виаторский заезжий двор близ Пикт, покрыв расстояние в тридцать пять миль.

Поднятый с постели содержатель двора, узнав от центуриона в чем дело, сразу рассказал, что еще в полдень в его трактире останавливались шестеро или семеро всадников, причем с ними была молодая женщина, которая с виду была не совсем здорова.

— Они у меня долго не задержались, — продолжал хозяин заезжего двора. — Старший из них был очень словоохотлив и рассказал мне, что он вольноотпущенник и спешит навестить своего патрона, проживающего в Теане Сидицинском.

Центурион решил не останавливаться в Пиктах и двигаться дальше, несмотря на поздний час.

Всадники оставили в конюшне заезжего двора своих уставших лошадей и, пересев на свежих скакунов, рысью погнали их по ночной дороге.

За четыре часа до рассвета они подъехали к Ферентину.

Здесь центурион решил дать отдых лошадям и всадникам, пока не наступит утро.

Отряд остановился в небольшом придорожном трактире. От хозяина трактира центурион ничего не узнал. Тот сказал, что в течение минувшего дня у него останавливались лишь местные крестьяне и одиночные всадники, следовавшие по своим делам.

Центурион вначале подумал, что беглые проехали мимо Ферентина какой-нибудь окольной дорогой и поэтому в данный момент должны находиться где-то неподалеку от Фрузинона.

Однако утром нового дня, когда его апулийцы уже выводили лошадей из конюшни, один крестьянин, заночевавший в трактире по пути в свою деревню, возвращаясь из Велитр, сообщил центуриону, что не ранее чем вчера под вечер он видел, как семь всадников с двумя запасными лошадьми свернули с Латинской дороги на Велитернскую.

Крестьянин поклялся, что говорит истинную правду. После этого центуриону стало ясно, что мнимый отпущенник нарочно рассказал трактирщику в Пиктах, будто он и его люди направляются в Теан Сидицинский.

— Видимо, один из этих негодяев неплохо знает местность, — сказал центурион своим всадникам. — Они сразу после Пикт повернули к Велитрам с явной целью перейти на Аппиеву дорогу. Благодаря этой хитрости им удалось выиграть немного времени, но, клянусь Юпитером Капитолийским, если сегодня же мы не нагоним их у Таррацины.

Отряд во весь опор полетел обратно, по направлению к Пиктам.

Не доехав до них две-три мили, всадники свернули на плохо наезженную дорогу, которая шла по восточным отрогам Алгидских и Альбанских холмов. Она вела к Велитрам и дальше, к Ланувию.

Через пять часов преследователи, миновав Велитры, выехали на Аппиеву дорогу в шести милях от Ланувия.

Как раз в этом месте находился заезжий двор, где обычно государственные виаторы меняли своих лошадей.

Здесь центурион убедился, что не ошибся, поверив сообщению крестьянина в Ферентине. Хозяин заезжего двора подтвердил, что семь всадников и с ними больная девушка провели ночь в его трактире и на рассвете поскакали по направлению к Таррацине.

Центурион дал апулийцам только два часа на отдых.

За это время всадники пообедали, выпили по кружке вина, после чего отряд, сменив лошадей, отправился дальше, намереваясь к концу дня прибыть в Таррацину.