Но особенно много споров было по поводу девушки, купленной Минуцием в кредит у Волкация.

Последний добивался того, чтобы Ювентина ввиду неуплаты денег за нее в назначенный срок была ему немедленно возвращена вместе с компенсацией «за пользование рабыней». Минуций же упорно отстаивал свое право не возвращать девушку до истечения льготных дней.

Претор после некоторого раздумья снова стал на сторону ответчика, вызвав яростные протесты Волкация и торжествующую улыбку Минуция.

Впоследствии, когда в Кампании вспыхнул мятеж, участники и свидетели этого судебного разбирательства рассказывали, будто Минуций воспылал страстью к чужой рабыне, за которую обязался выплатить очень большие деньги, но требуемую сумму собрать не смог и, не желая расставаться с предметом своей страсти, решился на совершенно безумный поступок, призвав к восстанию рабов.

Читателю уже известно, что версия эта была далека от истины.

Претор Меммий мог с полным основанием считать, что успешно провел судебное расследование и вынес правильные решения, в том числе по возникшему спору при назначении секвестеров на имущество должника, находящегося в Кампании.

Здесь важно было удовлетворить как истцов, так и ответчика.

К немалому удивлению присутствующих, бывших свидетелями описанной выше сцены перед началом суда, Минуций, отводивший без объяснения причин одну за другой кандидатуры почтенных и известных своей добропорядочностью гражданине возражал против секвестуры Волкация и Сильвана, которые тоже добивались участия в контроле над кампанским имуществом Минуция.

— Почему ты не отводишь этих двух негодяев? — с озадаченным видом спрашивал Минуция Марк Лабиен.

— Очень мне хочется, чтобы они прогулялись в Кампанию, — отвечал Минуций, странно усмехаясь.

— Я вижу, ты что-то задумал, но смотри, как бы тебе самому не пострадать от этих продувных бестий…

— Ну, это мы посмотрим! — произнес Минуций сквозь зубы.

Претор, не понимая причины возникшей заминки при выборе секвестеров, объявил, что пожелание ответчика в данном случае является решающим, так как речь идет о его имуществе, и поэтому он утверждает список лиц, угодных ответчику.

По окончании судебного разбирательства Гай Меммий с сожалением взглянул на разнаряженного Минуция и сказал ему:

— В твоем положении, юноша, следует подбирать более темные тона в одежде, а также отпустить подлиннее волосы и бороду^[335]. Дела твои так плохи, что, боюсь, сам Юпитер тебе не поможет.

— Борода мне совсем не к лицу, досточтимый Гай Меммий, — отвечал Минуций с невозмутимым видом. — К ней еще нужно иметь такую же толстую шею^[336], как у несравненного Домиция Агенобарба с его благородной медной бородой. Кстати, говорят, что он из пустого высокомерия упустил прекрасную возможность отправить в Массилию^[337] ненавистного ему Эмилия Скавра, принцепса сената. Но я не таков. Я не очень-то разборчив в средствах, когда речь заходит о моих врагах или о моих интересах…

И, обращаясь уже не к претору, а ко всем стоящим вокруг трибунала, особенно к Волкацию и Сильвану, он закончил с появившейся на его губах ядовитой улыбкой, о которой потом вспоминали, как о безумной:

— Кости еще в стакане, господа мои! Одной только Фортуне известно, кто из игроков снимет сделанные ставки после того, как они упадут на игральную доску.

В ответ на эти странные и загадочные слова Гай Меммий только пожал плечами и покачал головой.

Затаенный смысл сказанного Минуцием станет понятен претору и всем, кто присутствовал на этом суде, по прошествии немногих дней, когда имя дерзкого юноши будет у всех на устах.

Часть вторая

НА ДОРОГАХ ЛАЦИЯ

_{Окрестности Рима}

Глава первая

В СНЕЖНУЮ НОЧЬ

Зима в этом году особенно «запоздала», как говорили римляне, вынужденные пользоваться своим несовершенным календарем^[338], который «забежал» далеко вперед по вине старого великого понтифика, скончавшегося в предыдущем году.

В последний раз месяц мерцедоний^[339] вставлялся четыре или пять лет назад. Так что, если в былые годы с середины февраля жители Лация радовались теплому фавонию^[340], доброму вестнику весны, то в год описываемых событий как раз на февраль пришлась самая лютая зимняя стужа.

По причине непогоды сорвано было назначенное консулами Латинское празднество^[341], ибо его участники, уже собравшиеся у Альбанской горы, чтобы с наступлением темноты начать традиционное факельное шествие на ее вершину, где стоял храм Юпитера Лациара, не выдержали и разбежались по своим палаткам из-за внезапно налетевшей бури.

В следующую ночь выпал снег, который днем быстро растаял, но за ночь на улицах города успели насмерть замерзнуть несколько десятков бездомных нищих и многие из больных рабов на Тибрском острове^[342]. Сельские жители опасались, что в эту зиму особенно чувствительные к холоду деревья погибнут. Консулы назначили новый срок для проведения Латинских игр.

В канун праздника Квириналий^[343], посвященного Ромулу-Квирину, погода не улучшилась. Небо заволокло тучами. Со стороны Соракта^[344] непрерывно дул мучительный ветер. К вечеру снова повалил снег.

В доме Минуция, официально принадлежавшем Сексту Аттию Лабиену, остались только Ювентина и Ириней. Старый Лабиен наведывался сюда всего один раз с целью убедиться, что дом под надежным присмотром.

Ириней и Ювентина провели вместе под одной крышей семь дней, как и велел им Минуций.

После описанной выше тяжбы Минуция с его кредиторами римлянин еще на шесть дней задержался в городе и уехал за четыре дня до февральских ид^[345] (10 февраля). Он отправился в путь на легкой крытой двуколке, взяв с собой одного Стратона.

Немного ранее Минуций заказал у знакомого трактирщика в Трех Тавернах большую четырехколесную повозку с двойной упряжкой. Повозку и лошадей он оставил на конном дворе вместе с Геродором и Эватлом, приказав обоим дожидаться там Иринея. О гладиаторах он в целях предосторожности ничего им не сказал.

Ювентине Минуций наказал, чтобы она, после того как гладиаторы выберутся из школы, тотчас вернулась в дом и на следующий день покинула Рим, нанимая в пути повозки в заезжих дворах. У Ювентины, кроме тех денег, что ей дал в дорогу Минуций, в поясе были припрятаны три золотых денария из семи подаренных ей молодым господином после его больших выигрышей на так называемых Югуртинских играх. О том, на что потратила девушка четыре золотых, читатель узнает немного позже.

Перед решающей ночью Ювентина внешне казалась совершенно спокойной. Ириней про себя дивился ее выдержке и хладнокровию. Поначалу он считал эту красивую изящную девушку существом избалованным и капризным. Молва о ней докатилась до свессульского имения. Там говорили, что господин серьезно увлекся чужой рабыней и купил ее за огромные деньги. По этой причине он якобы отослал в Капую красавицу Тевесту и охладел к Никтимене, прекрасной капуанской гетере.

Новая любовница Минуция представлялась Иринею красоткой с ярко выраженным самомнением. Ему не очень-то хотелось иметь с такой дело. Но Ювентина оказалась простой в обращении с ним и весьма немногословной, что особенно понравилось Иринею.

Когда стемнело, Ириней принес из кухни охапку дров и напоследок жарко натопил камин. Ювентина устроилась перед ним в старом плетеном кресле, завернувшись в широкую хлену^[346] из толстой грубой шерсти.

Со вчерашнего дня она чувствовала себя неважно. Временами ее охватывал озноб. Видимо, она все-таки простыла третьего дня, побывав в Паллацинских банях и попав в бурю на обратном пути.