— Может быть, ты и прав, но Мемнон мне нужен как преподаватель в моей будущей школе, — терпеливо пояснил Минуции. — Я ведь знаю, что ты его и других искусных гладиаторов посылаешь на Ватиканское поле, чтобы они обучали тиронов^[321] своим изощренным приемам…

— Словно помешались все на этом александрийце! — досадливо поморщился Аврелий. — Третьего дня, например, являются ко мне — поверишь ли? — худосочный отпрыск Эмилия Скавра, принцепса сената, а вместе с ним разбитная дочь краснобая Марка Антония, и оба в один голос заявляют, что будут брать уроки только у победителя Эзернина…

— Сын принцепса сената и дочь Антония посещают твою школу? — удивился Минуций.

— У богатой знати свои причуды, — усмехнулся ланиста. — Ты, наверное, слышал уже, что молодого Скавра обвиняют в дезертирстве?

— Кажется, он где-то отсиживался во время сражения при Араузионе…

— Совершенно верно. Он исчез из лагеря прямо накануне битвы…

— Представляю, какой позор отцу!..

— Еще бы! Тот, когда узнал об этом, был вне себя, а сыну приказал не показываться ему на глаза. Молодой же Скавр уверяет всех со слезами, что выполнял какое-то поручение военного трибуна, только доказать этого не может, потому что и трибун погиб, и весь легион, в котором служил Скавр, кимвры вырубили до последнего человека. Одна лишь Антония, его нареченная невеста, не хочет верить в трусость своего жениха, и они вместе договорились, что Скавр, прежде, чем он примет участие в новом альпийском походе, выступит гладиатором на арене, чтобы доказать отцу и всему Риму свою храбрость.

— Желал бы я поприсутствовать на таком зрелище, — улыбнулся Минуций.

— И я, пожалуй, тоже, — хохотнул Аврелий. — Но вряд ли отец допустит новое бесчестие роду Эмилиев. Принцепс уже жаловался Антонию, что это его дочь подбила на такое глупого юношу, а оратор, говорят, в кругу своих близких будто бы обмолвился, что не очень счастлив от мысли иметь зятем дезертира…

— Но мы отвлеклись, — сказал Минуций. — Предлагаю тебе за Мемнона десять тысяч сестерциев. Пять тысяч отдам тебе наличными, остальные — под расписку до февральских календ…

— Десять тысяч? Всего-то? — странно усмехнулся Аврелий.

— А сколько же ты хотел? — искренне возмутился Минуций. — Думаешь, мне не известно, что за каждого из тех, кого ты в прошлый раз выпустил на арену, эдилы уплатили тебе по четыре тысячи?..

— Не так давно мне предлагали за Мемнона не менее тридцати тысяч, — сказал ланиста со все той же странной и загадочной улыбкой.

— Клянусь жезлом Меркурия, поиздеваться решил надо мной! — нахмурился Минуций. — Не заставляй меня думать, что ты бессовестно лжешь! Где это было видано, чтобы за гладиатора предлагали тридцать тысяч?..

Аврелий рассмеялся.

— Да, поверить в это трудно, — заговорил он, — и тем не менее это сущая правда… Но сначала выслушай! Я расскажу обо всем по порядку, и ты тогда поймешь, почему я до поры до времени не хочу продавать этого александрийца… Кстати, если ты не знаешь, он действительно родом из Александрии. Отец его занимал высокий пост у царя Птолемея и…

— Ну, это я знаю, потому что успел с ним немного поболтать, — перебив собеседника, сказал Минуций.

— А он ничего не рассказывал тебе, как разбойничал на море? — живо спросил ланиста.

— Кажется, он вскользь упомянул об этом, но меня интересовало лишь одно — где он научился так мастерски владеть мечом, — небрежно пожал плечами Минуций.

— О своих морских приключениях он предпочитает помалкивать. И, знаешь, почему? Это пиратское отродье надеется, что его вызволят его пиратские дружки.

— Ты так думаешь? — спросил Минуций, изобразив на своем лице непритворное любопытство.

— О, я убежден в этом! Вот, слушай… Еще в конце минувшего лета я решил испробовать его в групповом бою на играх в Капуе. Дрался он там прекрасно, но получил глубокую рану в бедро и не мог передвигаться. Я же торопился в Рим и попросил своего друга Лентула Батиата позаботиться о раненом до его выздоровления. Но получилось так, что вскоре после моего отъезда из Капуи старик Батиат решил отдохнуть в Байях^[322], а свою школу оставил под присмотром сына. Советую тебе на будущее, никогда не доверяй этому отъявленному негодяю и плуту! Именно из-за этого подонка я лишился тридцати тысяч сестерциев, которые мне предлагали за Мемнона. Мерзавец задумал оставить меня в дураках. Он написал отцу в Байи и мне в Рим, что рана у Мемнона воспалилась и он испустил дух. На самом же деле боец мой был живехонек. Молодой Батиат, наложив на него оковы, переправил гладиатора в имение своего приятеля, такого же мошенника, как и он сам. Когда Мемнон поправился, они вдвоем продали его какому-то ланисте из Помпей, поделив между собой вырученные деньги. А гладиатор мой почти два месяца сражался в Помпеях, пока его не перекупил другой ланиста и не отправил вместе с другими своими учениками в Кумы, где должен был справляться общекампанский праздник. Вот тут-то мой Мемнон и совершил свой поистине изумительный побег, рванув на глазах у оторопелых стражников через кусты и камыш прямо в Лукринское озеро^[323]. Каково? Храбрец переплыл озеро, выбрался на Домициеву дорогу и дошел до Патрина, но видом своим — грязный, в одной тунике — вызвал подозрение у тамошнего трактирщика, хотя пытался уверить его, что он ограбленный разбойниками греческий купец. Трактирщик донес о нем куда следует. Моего красавца схватили, когда он спал. В это время уже распространился слух о его побеге. Отпираться и сочинять небылицы было бесполезно, и Мемнон во всем сознался. Только потерявших его на пути в Кумы ждало разочарование, потому что Мемнон назвал меня в качестве законного владельца. Он предпочел вернуться в Рим, чем сражаться в Кумах. Я уверен, что он возлагал надежды на то, что его выручат пираты. Но он опоздал. Случись это месяцем раньше — он уже гулял бы на свободе, потому что именно тогда ко мне явился один почтенный гражданин из всаднического сословия и сообщил, что сын его попал в плен к пиратам и те требуют за него помимо выкупа вернуть им их товарища, то есть Мемнона Александрийца, который содержится в моей школе. Человек этот готов был выложить наличными тридцать тысяч сестерциев, а мне оставалось лишь развести руками и объявить, что гладиатор отправился в царство Плутона. Можешь представить мою досаду?

— Представляю, — усмехнулся Минуций, с интересом выслушавший рассказ Аврелия. — Но как же обстоит дело теперь? — спросил он. — Насколько я понял, пиратам уже сообщили, что Мемнон погиб и…

— …и тем не менее, — перебив молодого человека, заговорил Аврелий, — я хочу дознаться, наконец, через кого он дает знать о себе пиратам. Сам-то он прикинулся дураком и твердит, что на Крите он довольствовался скромной ролью простого матроса, и ума не может приложить, кто это там за него так хлопочет…

— Но, может быть, так оно и есть на самом деле, — предположил Минуций.

— То и удивительно, что нет, — возразил Аврелий. — Не так давно мой раб-мальчишка, которого я вместе с другими рабами всякий раз посылаю на Ватиканское поле приглядывать за гладиаторами, обучающими молодых легионеров… на тот случай, если кто-нибудь Из них попытался бы улизнуть, особенно это касается Мемнона, который так и косит глазами в сторону Остии, — пояснил ланиста и продолжал: — Так вот мальчишка сообщил мне, что подслушал разговор Мемнона с какой-то молодой женщиной из свободных или вольноотпущенниц. Скорее всего, это была одна из тех, которые млеют при виде красавцев гладиаторов, делают им подарки и все такое прочее. Мальчишка спрятался в кустах поблизости от того места, где Мемнон и его воздыхательница вели свою беседу, и услышал о том, что женщина намерена на днях совершить поездку в Остию и поговорить с кем-то о Мемноне, сообщить, что он жив и здоров и что известие о его смерти было ошибочным. Когда женщина простилась с гладиатором, мальчишка решил проследить за ней, но та, видимо, заметила слежку и потерялась в толпе на Форуме… Теперь ты понимаешь, что у меня есть серьезная причина, чтобы не расставаться с Мемноном. К тому же всем этим заинтересовался один из ночных триумвиров…