Октавиан не ответил ни на первое письмо Антония, ни тем более на второе, которое опровергало первое. Зато совершенно неожиданно ответила бывшему мужу Октавия. Или Антоний мог ожидать её послания? Антоний показал письмо бывшей жены Маргарите. И она не могла не оценить внимательность и миролюбие Октавии. Октавия нежно и взволнованно просила бывшего мужа вернуться в Рим... «Дети помнят о тебе. Дочери и Юл любят тебя. Передай Антилу самые добрые пожелания от всех нас. Я умоляю брата не воевать с Египтом. Если ты всё же остаёшься в Александрии, разве так уж невозможны дружеские отношения с Римом?..»
Маргарита сидела понурившись. Разумеется, мужчине неприятен вид женского уныния, но не было сил притворяться!.. Как счастлива Октавия! В жизни этой римлянки не было преступлений. Октавия честна и чиста. В Риме почитают добродетельную Октавию... А меня полагают чудовищем, теперь уже стареющим уродливым чудовищем... И пусть, и пусть!..
* * *
Антоний относился к ней всё хуже и хуже. Он не ответил Октавии. Но он всё чаще раздражался. Маргарита и сама измучилась этим бесконечным ожиданием войны.
— Октавиан хочет взять нас измором, — сказала она. — Похоже, решил вынудить нас первыми начать военные действия...
Наверное, не надо было говорить. Наверное, это были бесполезные слова!.. На маленьком резном столике подле большого ложа Маргарита обычно приказывала ставить кувшин с изображением летящей богини победы, это был давний подарок Вероники. Вдруг Марк схватил кувшин со столика, швырнул, мгновенно размахнувшись, о стену... Кувшин разбился... Ночь она провела в одиночестве, она не хотела звать к себе Ирас...
Он входил в их общую супружескую спальню, в комнату мужа и жены, входил в запылённой обуви. Нарочно топал подошвами по коврам. Оставались грязные следы. Она молчала. Он уходил, не сказав ни слова...
Он временами делался ласков, как бывало прежде, давно. Она пыталась говорить с ним непринуждённо, он прерывал её грубо. Ему не нужны были её слова, её предположения и догадки. Ему безразличны были её интеллект и образованность. Она шла к детям, вызывала Максима, ехала в Мусейон, или в дом Филота — поболтать с Полиной. Недавно похоронили чудачку Планго. Друзья умирали... Но её дети, и Полина, и Максим, и Диомед слушали её охотно и полагали её интересной собеседницей. Особенно Антос! Её старший сын спорил с ней о книгах, она излагала ему свои планы... только ему!.. Она отдалялась от мужа. Потом вдруг судила себя беспощадно; полагала, что говорит, рассуждает слишком доктринерски, слишком властно... Да, она невольно подавляет собеседника. Антоний может чувствовать себя рядом с ней менее образованным и потому униженным... Сколько раз она пыталась поговорить с ним откровенно!.. И вдруг поняла, что просто-напросто вымогает у него признание, признание в нелюбви к ней! Зачем? Чтобы унизить его?.. Чтобы гадко унизить его?.. Нет, нет, нет!..
Он приходил ночью, пьяный, и нарочно ложился спиной к ней. Он как будто брезговал ею, её стареющим телом... Но ведь на самом деле и она брезговала им! Она знала, что он спит с девками в притонах Ракотиса, и ей было противно лежать рядом с ним. Она даже боялась заразиться от него какой-нибудь гадкой болезнью, чем-нибудь вроде гнойных выделений из пизды или красной сыпи на животе, чем-нибудь таким гадким, какой-нибудь такой болезнью, какую бы он мог подхватить на грязном стёртом войлоке от грязной проститутки!..
Он не любит меня, поэтому я чувствую себя слабой, незаслуженно обиженной... Посмотреться в зеркало и закрыть глаза от этого чувства отвращения к себе!.. Спрашивать его снова и снова; «Ведь ты любишь меня? Ведь правда ты любишь меня?!»... Нет, нет, нет!.. Не вымогать у него признания в нелюбви, не вымучивать!..
Он казался ей циничным, он будто нарочно хотел обидеть её. Он сухо упрекал её в многословии. Она стала бояться его. Он приходил в её покои и будто нечаянно разбивал вазу, разрывал ожерелье, ломал гребень... Резкими движениями переставлял предметы, опрокидывал стулья... Она по-прежнему любила его тело, странно нежное под её пальцами; любила быстрыми касаниями, высовываниями языка лизать вокруг его сосков... маленькие красноватые мужские соски твердели... Он закрывал глаза и шептал громко, что да... да...
хорошо!.. Она тосковала без его тела... Она сделалась ласкова и терпелива с ним. Она никому не жаловалась, не могла пожаловаться. Даже Антосу. И не потому, что подобные жалобы унизили бы её в глазах тех, кому она решилась бы пожаловаться. Нет! Она не хотела, чтобы её друзья плохо думали о её муже!.. Не хотела искренно. И плакала одна, и никто не видел её слёз. И Хармиана утрами, тяжело шаркая туфлями без задников, сама приносила в спальню царицы холодную воду для умывания лица. Хармиана молчала. Её лицо, уже старчески морщинистое, не имело, казалось, определённого выражения. Маргарита плескала холодной водой в свои покрасневшие после долгого ночного одинокого плача глаза...
И вдруг сердце болело от накатившей злости. Она мгновенно, почти сладострастно мечтала о его смерти, хотела убить его!.. И тотчас вновь готова была терпеть, бесконечно терпеть... Лишь бы знать, что он в Александрии, что он не отказался навсегда от своей жены Маргариты!..
Он возвращался, она целовала его глаза, его руки, соски на его груди, маленькие мужские соски... Она знала, она всегда знала, что его возможно назвать простым, но нельзя назвать тривиальным!.. Он возвращался и говорил ей:
— Материя жизни, действительной жизни, драгоценна, но подвластна времени и потому обращается в тлен! А моя любовь к тебе и твоя любовь ко мне — это ведь уже материя поэзии; и что бы ни происходило меж нами, это уже материя поэзии, непреходящая материя, то, что греческие учителя называют: «ktema eis aei» — «ценность навсегда»!..
VITA NOVA [671]
...Предстану я потомкам соловьём,
Слегка разложенным, слегка окаменелым,
Полускульптурой дерева и сна... Константин Вагинов
Наконец-то завершилось тягостное ожидание! Октавиан объявил о начале военных действий против Египта. В его указе, очень официальном, но как бы пронизанном сдержанной эмоциональностью, много раз повторялось о справедливости, о необходимости защиты граждан от произвола разбойников, о Клеопатре как о взбесившемся чудовище (так и писалось: «взбесившееся чудовище»), тирания и агрессия коего угрожает всему миру, и поэтому миссия Рима заключается в спасении мира от агрессивной тирании Клеопатры. Замечательный и знаменательный указ так и завершался претендующей на большое благородство фразой: «Наши действия не направлены против египетского народа, наши действия направлены на освобождение Египта от тирании Клеопатры!»...
Об Антонии не сказано, то есть не написано было в этом указе ни слова. И только в одном выступлении, то есть в устном своём выступлении, Цезарь Октавиан говорил «о некоторых наших согражданах, забывших свой гражданский долг...» И тотчас Октавиан провозглашал амнистию всем легионерам, которые по доброй своей воле покинут «египетские войска», так он выразился, и вернутся в римскую армию!
Странным образом Октавиан невольно оказал Марку Антонию некоторую услугу, совершенно унизив его этим полным забвением. Ещё совсем недавно Марк страдал, чувствовал себя прежде всего римлянином и потому предателем Рима, предателем своей родины! Теперь же эта самая родина смачно плюнула в его лицо этими выпяченными для смачного плевка губами бывшего друга, Цезаря Октавиана, этого Фурийца, потому что ведь его прадед, вольноотпущенник из Фурийского округа, был канатчиком, а дед — ростовщиком!.. Теперь Антоний и Клеопатра будто обменялись местами. Его настроение сделалось энтузиастическим, а её раздражал этот энтузиазм; она ощущала своё отчаяние как пелену телесного жара, окружившую её безысходно. Пыталась глушить чувство безысходности лихорадочной деятельностью, подписывала, распоряжалась, приказывала выдать какие-то припасы для армии, какие-то материалы для оружейников... Но понимала, сознавала, что всё это бессмысленная деятельность. Потому что, несмотря на все предпринятые Антонием преобразования, флот Египта, по сути своей, оставался торговым флотом, флотом, построенным, чтобы зерно возить в этот клятый Рим! И моряки Египта — моряки не военного, а торгового флота. И какая это будет война? Кто будет воевать? Александрийцы? Ха!.. Ещё вопрос: будут ли воевать римские легионеры, если Цезарь Октавиан подтвердит своё обещание амнистии... А римский флот закалён Пуническими войнами, сражениями с пиратами Чёрного моря, Эвксинского понта, плаваниями к британским и германским берегам... Римляне умеют сражаться в морских боях...
