— Твоё величество, если мы не поспешим, ты попадёшь в руки врагов! Скорее назад, если успеем пробраться к ущелью…

Стрела просвистела над головой военачальника, и кто-то за спиной Тутмоса застонал и свалился на землю. Фараон схватился за меч, но сразу понял, что враги ещё не так близко, чтобы вступить с ними в рукопашный бой, но их стрелы и копья становятся всё опаснее. Он снова натянул тетиву лука, не обращая внимания на отчаянные мольбы Дхаути, но колчан был уже пуст. Чья-то рука протянула ему стрелу, он схватил её не глядя, она принесла смерть ещё одному вражескому воину, следующая вонзилась в землю, пригвоздив к ней раззолоченную конскую упряжь.

— Твоё величество, остался только один путь! Ты можешь казнить меня потом, если хочешь, но я осмелюсь…

Просвистевшая в воздухе стрела пробила щит и вонзилась в руку чуть пониже плеча, от удара Тутмос пошатнулся и выпустил лук. Кто-то поднял его лук с земли, перед ним мелькнуло лицо Рамери, неведомым образом оказавшегося в гуще схватки, он держал под уздцы коня, вырвавшегося из упряжки.

— Твоё величество, конь спасёт тебя! Мы можем ещё пробиться к ущелью!

Несколько коней помчались вслед за царским, воины окружили фараона плотным полукольцом, защищая его от вражеских стрел, один из воинов упал мёртвым наземь, два других были ранены. Ущелье было недалеко, но союзники Кидши двигались очень быстро, казалось, что они неизбежно встанут на пути маленького отряда, и тогда легче будет убить фараона, чем допустить его позорный плен. Позади слышались крики воинов Кемет, топот ног — зажатые со всех сторон отряды меша пытались спастись бегством, нет-хетер, вероятно, так и не вступили в битву. Пригнувшись к шее коня, левой рукой зажимая рану, из которой лилась кровь, фараон в окружении небольшого отряда нёсся вперёд, к ущелью. Совсем недалеко он слышал крики ханаанеев и непрекращающийся свист стрел, отчаянная мысль, что он может стать добычей врагов, придала ему силы. Раненая рука, которой он вцепился в длинную спутанную гриву, онемела, он схватил гриву левой рукой, кровь полилась сильнее, закружилась голова. Кони уже взбирались по узкой горной тропе, один из них споткнулся, другой замер на месте, дрожа — дорога шла по краю пропасти, животными овладевал смертельный ужас.

— Твоё величество, ты можешь идти? Я помогу тебе…

Чьи-то руки, кажется, опять сильные руки Рамери, помогли фараону спуститься на землю и повлекли, почти понесли его вперёд по узкой каменистой тропе, ведущей куда-то вверх. И всё же он шёл сам, хотя и с чужой помощью, шёл упорно, как когда-то в пустыне, закусив губы, прокусывая их насквозь. Он слабел от потери крови, но знал, что рана не опасна, что она не опасна даже его руке, которая вскоре сможет держать меч. Несколько человек шли позади, они вполголоса переговаривались между собой, Тутмос разобрал голос Дхаути. Если они рядом — любимый военачальник и преданнейший из телохранителей, — он может чувствовать себя в безопасности, они будут защищать его до последней капли крови, будут защищать даже своими мёртвыми телами. От нагретого солнцем камня исходил томительный жар, и когда они остановились на небольшой площадке в уступе нависшей над пропастью скалы, люди начали лихорадочно искать тени — за тень, как и за воду, многое можно было бы отдать в этом зловещем месте. Над площадкой нависал небольшой камень, на нём укрепили щит, и фараон мог лечь в тени. Камень был так горяч, что Тутмосу показалось, будто он лежит на жаровне, полной углей, но встать уже не мог, силы покидали его. Рамери и Дхаути наклонились над фараоном, военачальник поднёс к его губам тыквенную флягу с водой.

— Ты слышишь меня, твоё величество? Мы ушли от погони…

— Сколько вас здесь?

— Двенадцать человек.

— Мы в безопасности?

— Да, твоё величество. Здесь они нас не найдут.

Рамери тем временем перевязывал рану Тутмоса куском полотна, оторванным от собственной набедренной повязки. Он делал это уверенно и умело — должно быть, научился у Джосеркара-сенеба, помогая ему ухаживать за ранеными. Полотно сразу же пропиталось кровью.

— Кто выдернул стрелу из моей руки?

— Ты сам, твоё величество.

— Не помню…

— Смиренно прошу тебя, божественный фараон, побереги свои силы, не трать их на слова. Можешь казнить меня, дерзкого, но я смиренно прошу тебя об этом.

Тутмос и сам чувствовал, что губы отяжелели, словно превратились в камни. Он провёл по ним языком, губы были совсем сухие и потрескались, хотя только что он выпил несколько больших глотков воды.

— Господин Дхаути, есть ли у тебя ещё вода?

— Совсем немного, Рамери, её нужно беречь.

— А у остальных?

— Есть ещё несколько, но кто знает, сколько времени нам придётся пробыть в этом ущелье! Если они окружили его…

— Себек-хотеп придёт к нам на помощь.

— Когда узнает, что мы здесь. И если сам останется в живых…

Тутмос силился держать глаза открытыми, чтобы не показать своей слабости, но они закрывались сами собой, и он перестал бороться. Всё вокруг сразу наполнилось звоном, словно тысячи систров в день великого плавания Амона приветствовали сопровождающего священную ладью доброго бога Кемет. Сон или скорее обморок на время избавил Тутмоса от страданий, которые испытывали его спутники на раскалённом камне, под палящим солнцем. Они сразу замолчали, когда фараон закрыл глаза, и не переговаривались даже шёпотом.

…Он проснулся или, вернее, очнулся от прикосновения живительной прохлады и, посмотрев вверх, увидел над собой тёмное беззвёздное небо. Тягучая, мучительная боль, распространившаяся на всё плечо, сразу дала знать о себе. Тутмос пошевелил рукой — она едва двигалась, но даже это слабое движение вызвало ещё более сильную боль. Он огляделся — его спутники были тут, спали на голом камне, окружив его плотным кольцом. Ближе всех к нему, прислонившись спиной к скале, сидел Рамери, его глаза были закрыты, но, когда фараон пошевелился, он сразу открыл их.

— Я здесь, твоё величество, я здесь… Могу я помочь тебе?

— Хочется пить.

Рамери поднёс к губам фараона флягу с драгоценной водой.

— Что чувствуешь ты, твоё величество?

— Только что было холодно, а теперь камень опять кажется раскалённым.

— Это лихорадка от раны.

— Это ты знаешь от Джосеркара-сенеба?

— Мне приходилось помогать учителю, твоё величество.

— Такая пустяковая рана!

— Важно, чтобы она не загноилась. У нас совсем мало воды и нет никаких целебных средств. Рана неопасна, но опасными могут быть её последствия.

— Скажи мне, Рамери, — прошептал Тутмос, снова облизывая языком пересохшие губы, — как ты очутился там, рядом со мной?

— Узнал от воинов, что твоему величеству грозит опасность, отыскал тебя в гуще схватки.

— Как это случилось, почему они едва не отрезали нас?

— Союзники правителя Кидши подошли сразу с трёх сторон. Вот почему он и не беспокоился…

— Проклятый! — Фараон стиснул зубы, его левая рука сжалась в кулак, но движение болезненным эхом отозвалось в ране. — А если они перекрыли все выходы из ущелья? Там есть воины аму, я знаю их ещё по Мегиддо, они сильны в закрытых местах. Помню, что говорил о них вечноживущий Хети^[568], я много раз читал это место в его поучениях. «Подл он, плохо место, в котором он живёт, бедно водой, труднопроходимо из-за множества деревьев, дороги тяжелы из-за гор, не сидит он на одном месте, ноги его бродят из нужды, он сражается со времён Хора, но не побеждает и сам не бывает побеждён, не объявляет он дня битвы, подобно грабителю, страшится он вооружённых отрядов…» Если живы Хети, Амон-нахт и Себек-хотеп, смогут ли они помочь мне?

— Если живы, то смогут, твоё величество. Завтра мы отправим двух воинов на разведку.

— Почему не сейчас?

— В темноте они легко могут сорваться со скалы. Да и костры ханаанеев хорошо видны отсюда, незачем подходить к ним близко.

— Проклятый Кидши!

— Тише, твоё величество! Кровь опять может пойти из раны.

Тутмос умолк, глядя в нависшее над ущельем тёмное небо. Рамери тоже замолчал и, казалось, слился со скалой в привычной для телохранителя неподвижности. Остальные воины спали, кто-то из них глухо стонал во сне.